Академик сахаров под пятой елены боннер. Елена боннэр и капустный пирог для андрея сахарова Легенда от партии

Чувство, которое он испытывал к Елене Боннэр, по силам разве что титанам Возрождения.
Когда у Боннэр случился инфаркт, Сахаров заявил, что покончит жизнь самоубийством, если она умрет раньше него.
Когда судьба, Бог так замыкают людей друг на друге, умирать надо как в сказке - в один день. Жизнь жестче судьбы: Елены Боннэр пережила своего второго мужа...
Да, они говорили друг с другом и о собственной смерти. Ведь они встретились, когда оба были уже не молоды, обременены семьями, обязательствами, отношениями.


Между нами, правозащитниками.
Они познакомились в 1970 году в доме правозащитника Валерия Чалидзе. Елена Боннэр поразила Сахарова.
"У него сидела красивая и очень деловая на вид женщина, серьезная и энергичная. Валерий беседовал с ней, полулежа на диване по своему обыкновению (ну и манеры у этих правозащитников! - "Карьера"). Со мной он ее не познакомил, и она не обратила на меня внимания. Но когда посетительница ушла, он с некоторой гордостью сказал: "Это Елена Георгиевна Боннэр. Она почти всю жизнь имеет дело с зэками, помогает многим".
Когда-то у Боннэр даже было прозвище "всехняя Люся". Передачи в тюрьму принимали только от родственников, и Елена Георгиевна, чтобы передать кому-нибудь посылку, неизменно представлялась дочерью.


Это не была любовь с первого взгляда. У Андрея Дмитриевича только что умерла от рака жена, и он был слишком потрясен потерей.
Поначалу Сахаров и Боннэр встречались в зале суда. Оба не пропускали ни одного процесса над диссидентами. В перерывах Елена Георгиевна раскладывала на подоконнике бутерброды, расставляла бутылки с молоком и кормила соратников.
Она принадлежала к тем женщинам, которые всегда знают, что делать, говорить и думать.
Боннэр приглашала к подоконнику с бутербродами и Сахарова. Но тот отказывался и шел в буфет.
Он вообще был неконтактным, замкнутым человеком. И общаться с ним было довольно трудно. А посему инициатива оставалась за Еленой Георгиевной.


Она рассказывала ему о своих планах: в 50 лет выйти на пенсию и посвятить себя воспитанию внуков. Поздравляла с Новым годом. Дарила подарки. Книжку Булата Окуджавы в самодельном переплете Сахаров в своих мемуарах называет "царским подарком".
Бедное чувство в интерьере борьбы за права человека.
В июле 1971 года Сахаров собрался отдохнуть с младшими детьми, Любой и Димой, в Сухуми. Встал вопрос, куда девать собаку. И Елена Боннэр предложила "подбросить" пса к ней на дачу в Переделкино.
Тогда Андрей Дмитриевич впервые познакомился с ее мамой, Руфью Григорьевной. В ней он сразу почувствовал близкого человека. Эта пожилая женщина поражала уверенностью в себе, обостренным чувством собственного достоинства и жизнестойкостью.
Вообще, Сахаров без оглядки сразу принял и полюбил всех, кто был связан с Еленой Георгиевной. А ее внучку Аню шутя называл "самой главной женщиной в своей жизни" и даже сфотографировался с ней на руках на обложку книги "Год общественной деятельности Андрея Сахарова", изданной в Италии.
Так уж получилось, что своих собственных внуков он видел редко и участия в их воспитании не принимал.

Из Сухуми Сахаров приехал с флюсом. Ему сразу позвонила Боннэр.
- Что у вас? - спросила она.
- Флюс.
- Ну, от этого не умирают.
Она тут же приехала со шприцем для обезболивания. По мнению Сахарова, этот эпизод характеризует два отличительных качества Боннэр: ее нелюбовь к сентиментальности и готовность прийти на помощь.
Правда, еще большой вопрос, надо ли колоть обезболивающее при флюсе.
Они становились друг другу все ближе. Но... Сколько снято фильмов, как Он и Она маются, но сказать друг другу ничего не смеют. Советский кинематограф видел в подобной инфантильности и зажатости взрослых людей трогательность и чистоту.
Наконец 24 августа 1971 года они объяснились. Сразу же после этого Боннэр повезла Сахарова к маме и детям. Андрей Дмитриевич вспоминал: "Мы с Люсей прошли на кухню, и она поставила пластинку с концертом Альбинони. Великая музыка, глубокое внутреннее потрясение, которое я переживал,- все это слилось вместе, и я заплакал. Может, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни".
Пока они встречались, Сахаров жил со своими детьми и Боннэр бывала у него редко. "Когда же он пришел в наш дом,- рассказывает Елена Георгиевна,- то я стала приучать его к тем ценностям, которыми дорожила сама. А самое дорогое у нас - книги да грампластинки".


(Владимир Буковский)
Расписались они 7 января 1972 года. Через два дня после суда над Буковским, в защиту которого активно выступали. На свадьбе были только свидетели и дочка Боннэр, Татьяна.
"Я же по душевной слабости не сообщил своим детям о предстоящем бракосочетании - об этом я всегда вспоминаю с самоосуждением, подобное поведение никогда не облегчает жизни". В тот же вечер вместо свадебного путешествия они улетели в Киев на встречу с Виктором Некрасовым по делу Буковского.


(Виктор Некрасов)
...Для Сахарова началась новая, счастливая, семейная жизнь. Он оставил своих детей и поселился у Боннэр. В двухкомнатной квартире они жили вшестером - вместе с ее мамой, двумя детьми и зятем.
Младшему сыну Сахарова, Дмитрию, в то время исполнилось 15 лет.
Женский вопрос.

(Андрей Сахаров в юности)
Первый раз Сахаров женился на девушке, с которой смог разговориться. От мамы он унаследовал неумение общаться с людьми, замкнутость и неконтактность (что было его бедой большую часть жизни). Как потом сказала Боннэр: "Свое одиночество Андрей переносил хорошо. Он людей переносил плохо".
В школе он только робко поглядывал в сторону девочек. Впервые с особой женского пола он поговорил, когда был уже на третьем курсе,- с попутчицей, когда ехал в эвакуацию в Ашхабад.
Страна и правительство во все времена любили инфантильных людей: они хорошо внушаемы и потому лучше работают.


(Андрей Сахаров с Клавдией Вихровой)
С Клавдией Сахаров познакомился в лаборатории Ульяновского патронного завода, на который он попал по распределению. Это было 10 ноября 1942 года, в первый день его работы. Клавдия работала лаборанткой химического отдела. До войны успела немного поучиться в Ленинграде, в Институте местной и кооперативной промышленности на стекольном факультете.
Сахаров часто навещал Клавдию, приглашал в кино и театр. Когда у Сахарова в бане украли ботинки и пришлось ходить зимой в летних туфлях, Клавдия подобрала ему у родственницы обувку, оставшуюся от покойного мужа. Весной 1943 года Сахаров предложил подруге помочь вскопать картошку. И вот тут-то их отношения неожиданно перешли в другое качество.
Брак Андрея Сахарова и Клавдии Вихровой был советским по определению: союз двух не уверенных в себе и не умеющих общаться друг с другом одиночеств, с трудом преодолевших стену, отделяющую их от мира.

Выйдя замуж, Клавдия забросила мысли об учебе и работе. Старшая дочка много болела, и мать не хотела отдавать ее в детский сад. Она стала домохозяйкой при вечно занятом муже.
Уже намного позже Сахаров жалел, что жена отказалась от работы и учебы. Видел в том свою вину: "Не смог создать такой психологической атмосферы в семье, при которой было бы больше радости и для Клавы больше жизни".
Сахаров в решающий момент всегда уходил в сторону, а психологический дискомфорт разрешал просто: с головой погружался в работу и забывал обо всем. К тому же по делам службы он подолгу бывал в командировках.
"Я, к сожалению, в личной жизни (и в отношениях с Клавдией и потом с детьми, после ее смерти),- пишет Сахаров в воспоминаниях,- часто уходил от трудных и острых вопросов, в разрешении которых я психологически чувствовал себя бессильным, как бы оберегал себя от этого, выбирал линию наименьшего сопротивления. Потом мучился, чувствовал себя виноватым и делал новые ошибки уже из-за этого... Я, вероятно, мало что мог сделать в этих казавшихся неразрешимыми личных делах, а устраняясь от них, все же смог быть активным в жизни в целом".

Внешне же все выглядело как в советских фильмах про ученых: муж, занятый государственными делами, трое детей, любящая жена, достаток. По советским меркам, Сахаров был очень богатым человеком: у него на книжке было 139 тысяч рублей.
Первый, казалось бы, несвойственный ему шаг Сахаров сделал в 1964 году. Он публично выступил против избрания членом-корреспондентом Академии наук одного из сподвижников Лысенко. Через четыре года Андрей Дмитриевич начал открыто бороться за прекращение наземных испытаний ядерного оружия. Он с головой окунулся в общественную деятельность, стал подписывать различные коллективные воззвания (например, XXIII партсъезду против реабилитации Сталина, на имя Брежнева в защиту политзаключенных). Участвовал в молчаливой демонстрации в защиту политзаключенных. Давал интервью в газетах, писал статьи и публиковал их за границей, выступил в защиту Гинзбурга, Галанскова и Лашковой, защищал Юлия Даниэля.

(Юлий Даниэль)
"Клава понимала значительность этой работы и возможные ее последствия для семьи,- писал Сахаров.- Отношение ее было двойственным. Но она оставила за мной полную свободу действий. В это время состояние ее здоровья все ухудшалось, и это поглощало все больше ее физических и душевных сил".
Сахаров делал все, чтобы вылечить жену. Незадолго до ее смерти они отдыхали в санатории в Железноводске, много гуляли, как в молодости. Тогда же пришло известие, что дочка Таня родила им внучку Марину.
Все свои сбережения Сахаров пожертвовал тогда на строительство онкологической больницы, передал в международный Красный Крест для помощи голодающим и жертвам стихийных бедствий.
Можно себе представить, как потрясла Сахарова энергичная Елена Боннэр.
Собственно, она была второй женщиной, с которой он разговорился. И то не сразу.

(В Артеке, 1936 год, черненькая - будущая Елена Боннэр)
Она сотворила себя сама. Неизвестно даже, как ее звали на самом деле и когда она родилась: родители вовремя не оформили ее метрику. Поэтому, когда пришло время получать паспорт, имя, фамилию и даже национальность она выбрала сама. Возраст определила медкомиссия. Еленой назвалась она в честь героини тургеневского романа "Накануне", фамилию взяла мамину, а национальность (армянка) - папину.

И папа, и мама были, что называется, с характером. Отец Елены, Геворк Алиханов, крупный большевистский функционер, когда-то, еще до революции, дал пощечину Берии за то, что тот обидел девушку... Родителей арестовали в 1937 году. Отца расстреляли, а мать провела восемь лет на каторге и девять в ссылке.
В 14 лет Люся осталась одна с маленьким братом. Они переехали к бабушке в Ленинград. Там Боннэр училась в школе, работала уборщицей в домоуправлении, стирала белье. И успевала заниматься бегом, гимнастикой, волейболом и танцами. Вообще, энергии ей всегда был не занимать.

(Елена Боннэр)
В первые же дни войны Елена Боннэр записалась на фронт.

(Справа младший лейтенант медицинской службы Елена Боннэр)
И скоро получила тяжелую контузию: в вагон санитарного поезда, в котором она ехала, попала бомба. Результат - угрожающая слепотой болезнь глазного дна. Учиться ей было нельзя, думать о замужестве и детях тоже.


(Елена Боннэр)
Любая другая женщина была бы сломлена и несчастна. Елена Георгиевна относилась к счастью как к чему-то рукотворному. Несмотря на угрозу слепоты, она окончила Ленинградский медицинский институт. Вышла замуж за своего однокурсника Ивана Семенова и родила двоих детей.

(Елена Боннэр с дочерью Таней)
За несколько лет до знакомства с Сахаровым Боннэр развелась. Бывший муж остался жить в Ленинграде, а она перебралась с детьми в Москву.
Странные люди
Это в молодости любовь и брак кажутся веселым приключением. С годами понимаешь, что это работа. Быт, между прочим.
Известно: чтобы понять человека, надо увидеть его дома. Именно на окружающие его вещи человек репродуцирует себя бесконечно.
У "домашнего" Сахарова было много причуд и заморочек. Что-то из серии "физики шутят".
Например, он обожал ходить в старых кофтах Боннэр. Причем надевал рукав одной на одну руку, а другой - на другую. И вообще любил старые вещи.


(Жорес и Рой Медведевы)
Братья Рой и Жорес Медведевы обвиняли Елену Боннэр: мол, она специально одевает мужа в старье, чтобы показать, какой он бедный.
Какой там бедный! Кроме упомянутой сберкнижки, некоторое время у Сахарова сохранялась зарплата в тысячу рублей. А французская премия Чино Дель Дука за заслуги в гуманистической области! А Нобелевская премия, гонорары от статей... Почти все деньги Сахаров тратил на помощь политзаключенным и их семьям.
В советском магазине "Березка", торговавшем на валютные чеки, он был завсегдатаем. Упаковками закупал консервы для посылок в зону.
По словам Елены Георгиевны, за все годы они не купили ковра или хрустальной вазы. Единственной роскошью были книги. Как-то, еще в начале совместной жизни, надо было купить настольную лампу. В магазине оказалось две: за шесть и за двенадцать рублей. Боннэр хотела купить за двенадцать, а Сахаров - за шесть, страшную, неудобную, но зато дешевую. Боннэр возмутилась и шутя пригрозила, что если он будет считать деньги, на которые она ему что-нибудь покупает, то она выгонит его из дома. Представьте-ка, что нечто подобное говорит Наталья Дмитриевна Солженицына своему Нобелевскому лауреату.

(Солженицыны)
Но тем не менее в повседневной жизни Сахаров продолжал экономить деньги и записывал в тетрадку, сколько копеек потратил на хлеб, а сколько - на морковь. Он говорил с улыбкой: "Я не жадный - я прижимистый!"

Как-то еще в период ухаживаний Боннэр ехала в гости к Сахарову на такси. На полпути она поняла, что забыла дома кошелек, и попросила водителя вернуться. Тот крайне удивился:
- Неужели вы едете к такому человеку, который не даст вам три рубля?
- Да,- ответила Боннэр. Это обстоятельство ее нисколько не смущало, как и другие странности Андрея Дмитриевича.
Он никогда не ел ничего холодного, все продукты разогревал. Для этого у него были две маленькие тефлоновые сковородочки, которые он никому не доверял (даже Боннэр!) и которые сам мыл мягкой тряпочкой. Как-то он привел в шок Юрия Роста, положив на сковородку пасху, которой тот его угостил.

(Юрий Рост)
В противоположность тому же Солженицыну Сахаров не считал домашние дела мелкими, отвлекающими от великих и готов был заниматься ими, даже когда жена была дома (по словам Боннэр, "иногда даже прямо рвал у нее из рук"). Ему очень нравилось ходить за продуктами в овощной магазин на Ленинском проспекте. Кстати, он сопровождал Боннэр во всех походах по магазинам.
Хозяйничая, Сахаров все время что-нибудь мурлыкал себе под нос. Моя посуду, он пел песню Галича "Снова даль передо мною неоглядная", а в Горьком, когда проходил мимо милиционера, вынося мусор во двор, громко голосил "Варшавянку". Каждый завтрак он начинал со стишка с неизменной первой строчкой "Я за то люблю Елену...", вторая варьировалась. Например: "... что снимает с супа пену" или "...что упряма, как полено".


К праздникам он дарил Боннэр духи "Елена" (исключительно из-за названия), яркие цветы (он любил красные, желтые, синие) и вазы, сопровождая подарок какими-нибудь смешными стишками. Закончив ко дню рождения Боннэр свою книгу воспоминаний, он преподнес ее в подарок вместе с зеленой вазой, в которой стояли красные гвоздики, и такими строчками: "Дарю тебе, красотка, вазу. За качество не обессудь. Дарил уже четыре раза, но к вазе книга - в этом суть".
Андрея Дмитриевича не зря называли князем Мышкиным нашего времени. Его простодушие, нелепость, беззащитность в сочетании с твердыми представлениями о должном оказались сильнее системы, против которой он восстал.

И если уж продолжать литературные аналогии, то союз Сахарова с Боннэр - это несостоявшийся брак князя Мышкина с Настасьей Филипповной. Только представьте, что Достоевский, прежде чем выдать Настасью Филипповну замуж за князя, сочетал ее узами законного брака с Рогожиным. От которого она и родила детей.
В Андрее Сахарове Боннэр нашла нечто большее, чем заботу или опору, о которой мечтает большинство женщин. Опорой себе она всегда была сама. И не только себе. Главным было то, что Сахаров в своей любви к ней шел до конца. Это была абсолютная преданность. Сахаров говорил своей жене: "Ты - это я". И был готов пожертвовать всем ради нее и ее семьи.
И жертвовал.


Сахаров очень любил детей. Чужих
...Перед свадьбой с Сахаровым Елена Боннэр серьезно сомневалась, стоит ли оформлять отношения официально. Она боялась, что это повредит ее детям. Так и вышло. Только первой с неприятностями столкнулась сама Боннэр. Для начала ее, секретаря парторганизации медучилища, в котором она работала до пенсии, выгнали из партийных рядов.
Вскоре дочь Татьяну исключили с факультета журналистики МГУ (якобы та не работает по специальности). Ее мужу Ефрему Янкелевичу не дали поступить в аспирантуру (он учился в институте связи и не хотел идти по распределению в "ящик"). Янкелевичу и их с Татьяной сыну Матвею несколько раз угрожали расправой.
Кроме того, Алеше, сыну Боннэр, пришлось перейти из математической школы в обычную: он принципиально отказался вступать в комсомол. Хотя Сахаров уговаривал его: не стоит ломать себе жизнь из-за такого формального момента. Позже юношу завалили на вступительных экзаменах в МГУ, и ему пришлось довольствоваться педвузом.


(С Алексеем Семеновым)
Когда Боннэр пожаловалась жене Солженицына, что ее дети не могут получить хорошее образование, Наталья Дмитриевна ответила, что миллионы детей в России вообще лишены возможности получить какое-либо образование. На что Боннэр воскликнула: "На...ть мне на русский народ! Вы ведь манную кашу своим детям варите, а не всему русскому народу!"
Вот и пойми, кто из правозащитников, точнее, правозащитниц был ближе к истине.
Легко любить человечество, писал Достоевский. На любви к обществу воздвигнуто столько карьер! А вот ты попробуй полюби ближнего.


Андрею Дмитриевичу Сахарову удалось и то и другое. Из трех его знаменитых голодовок две были в защиту интересов его жены Елены Боннэр и ее родственников.
Весь мир, затаив дыхание, следил за тем, как Сахаров пядь за пядью отвоевывает у властей для Боннэр возможность поехать на шунтирование сердца в Америку.
Может быть, именно любовь и помогла ему одержать победу над таким монстром, как СССР. Ведь ни одна правозащитная акция Сахарова в советское время не увенчалась успехом: ни поддержка Ковалева, Буковского или Гинзбурга, ни выступления в защиту крымских татар, ни множественные обращения к властям по самым разным поводам.


(С внучкой Мариной Либерман)
Третья голодовка Сахарова была в защиту невесты сына Елены Боннэр.
К этому времени дочь Татьяна с мужем уже перебралась в США. Уехал и Алеша: после исключения из института ему грозил немедленный призыв в армию. Уезжая, он не развелся со своей первой женой Ольгой: она просила подождать год. Но оставил в Союзе невесту - Лизу Алексееву.
Девушка жила в доме Сахарова и Боннэр. Когда Лиза подала документы на выезд, ей отказали. Несколько лет Сахаров обращался к властям и к мировой общественности. Но все было тщетно. Тогда они с Боннэр решились на последнее средство - голодовку.
Тринадцать дней они голодали дома, а потом их забрали в больницу на принудительное кормление. Но цель была достигнута. В конце 1981 года, после четырех лет борьбы, потенциальную невестку отпустили в США.


Жертва любви
Еще неизвестно, что труднее: приносить жертвы или принимать их.
Самое непостижимое, но Елена Георгиевна знала, что у ее мужа больное сердце.
Известный патологоанатом Я.Л.Раппопорт, присутствовавший на вскрытии Андрея Дмитриевича, сказал: "Удивительно, что Сахаров дожил до 69 лет. Основная причина его смерти - врожденная болезнь сердца. Люди с этой болезнью обычно погибают между 35 и 50 годами".
Сахаров же не просто жил, а ставил эксперименты над собственным организмом. Голодая, "ходил по ниточке над пропастью". Его мучили сердечные приступы. Но, по словам Боннэр, относился к смерти спокойно и говорил о ней как о чем-то обыденном.
Судя по всему, Елена Георгиевна тоже. Всем, кто упрекал ее в том, что не пожалела Сахарова и не уберегла его от голодовок, Боннэр отвечала: "Это не ваше дело!"


Когда в 1984 году Сахаров объявил голодовку, чтобы Елену Боннэр отпустили в Америку для операции, его дети не выдержали. Они послали Боннэр телеграмму следующего содержания: "Елена Георгиевна, мы, дети Андрея Дмитриевича, просим и умоляем вас сделать все возможное, чтобы спасти нашего отца от безумной затеи, которая может привести его к смерти. Мы знаем, что только один человек может спасти его от смерти. Это вы. Вы мать своих детей и должны понять нас. В противном случае будем вынуждены обратиться в прокуратуру о том, что вы толкаете нашего отца на самоубийство. Другого выхода не видим. Поймите нас правильно".
Боннэр в этой телеграмме увидела одно: козни КГБ. Сахаров же назвал телеграмму жестокой и несправедливой по отношению к жене и на полтора года прекратил переписку с детьми.
Елена Боннэр комментировала это так: "Для Сахарова было действительно важно сохранить мою жизнь и в такой же степени сохранить окно в мир. Без меня это окно для него было бы закрыто... Эту голодовку спровоцировали власти".


(Елена Боннэр)
И тем не менее в своих воспоминаниях Боннэр признается: "Мы оба понимали, что "за так" меня не отпустят - значит, голодовка".
После голодовки у Сахарова случился спазм мозговых сосудов. Вскоре в США Боннэр было успешно сделано шунтирование. Сахарову легче было проститься с собственной жизнью, чем потерять жену.
Иногда они ссорились. Вернее, ссорилась Боннэр.
Как-то после первых выборов в народные депутаты, на которых он не был избран, они отправились на предвыборный митинг в Академию наук.


Вот как описывает эту сцену Боннэр: "На митинге звучало: "Если не Сахаров, то кто?" Я была уверена, что Андрей поднимется на трибуну и скажет, что снимает свою кандидатуру во всех территориальных округах, где к тому времени был выдвинут, чтобы поддержать резолюцию митинга. И поразилась, что он этого не сделал. На обратном пути домой, в машине, я довольно резко сказала, что он ведет себя почти как предатель той молодой научной общественности, которая борется не только за него, но и за других достойных людей. Андрей не соглашался, но спустя несколько недель пришел к такому же выводу и сделал заявление для печати. Конечно, на митинге было бы красивее".
На заседания съезда народных депутатов Сахарова неизменно привозила Боннэр на старенькой машине. В обеденное время она забирала его домой. Сама она на заседания не ходила, но смотрела выступления мужа по телевизору.

(Похороны Андрея Сахарова)
Как-то Сахарову, так и не привыкшему к своей публичности, не очень хотелось выступать на съезде.
- Так не выступайте,- предложили ему коллеги-депутаты.
- Не могу, жена смотрит,- ответил Сахаров.

Могила Андрея Сахарова на Востряковском кладбище в Москве. В 2011 году в его могиле была захоронена урна с прахом Елены Боннэр.

Редакция журнала "Карьера" выражает благодарность музею и общественному центру "Мир, прогресс и права человека" имени А.Д.Сахарова за предоставленные материалы.

Потому, говоря о Елене Георгиевне Боннэр, чьё 90-летие ныне отмечают правозащитники, сложно уйти от характеристик, которые вполне могут кому-то резануть слух своей недостаточной тактичностью.

Просто доктор

Первый период жизни Елены Боннэр ничем особо не отличался от судеб миллионов её сверстников. Её мать и отчим угодили под каток Большого Террора (отчима расстреляли, мать 8 лет провела в лагерях), что, впрочем, не помешало юной Лене вступить в комсомол, успешно закончить школу, поступить в университет.

Учёбу прервали вовсе не люди из «чёрного воронка», а война. Добровольцем молодая девушка не была, но по мобилизации отправилась в армию медсестрой и прошла всю войну медработником военно-санитарного поезда, получив тяжёлое ранение и контузию.

После войны Елена поступила в мединститут и затем успешно практиковала как врач-педиатр. Настолько успешно, что была удостоена звания «Отличник здравоохранения СССР».

Одним словом, рядовая судьба советского человека той эпохи, может быть, и не склонного целиком и полностью одобрять существующий строй, однако и не пытающегося его разрушать. Более того, в 1965 году Боннэр даже вступила в КПСС.

А в это время где-то рядом параллельным курсом следовал академик Андрей Сахаров, выдающийся физик, старательно ковавший советский «ядерный щит».

У обоих этих людей были семьи, своя жизнь, полная конструктивной деятельности.

В какой момент произошло то короткое замыкание, которое сделало их теми, кем они стали известны всему миру, не знали, наверное, ни сама Боннэр, ни академик Сахаров.

Елена Боннэр как-то в интервью заметила, что поворотным для себя считает 1956 год и венгерское восстание. Правда, не очень понятно, как через девять лет после этого она оказалась в рядах партии, с политикой которой была так не согласна.

На самом деле не так уж важно, как это произошло, важно другое - перейдя от кухонных разговоров к посещению процессов над диссидентами, Боннэр и Сахаров обрели друг друга.

Политические игры

А Елена Георгиевна ещё и получила сказочную возможность стать из рядового интеллигентного врача-педиатра правозащитницей с мировым именем.

«Раньше я была одной из многих. А потом я стала женой великого человека», - сказала Боннэр в интервью. И это чистая правда.

В условиях противостояния двух систем каждая из сторон пыталась найти в рядах противника влиятельного человека, который в критике собственного строя заходит столь далеко, что объективно становится полезен оппонентам.

Сахаров, учёный с мировым именем, как и многие физики, ударившийся в раскаяние за свою деятельность по созданию оружия массового поражения, был западному миру как нельзя кстати. То, что великий учёный, находившийся в СССР на особом довольствии, слабо представлял себе реальную жизнь и силён был только в абстрактных умозаключениях об абсолютном зле и абсолютном добре, в США мало кого интересовало. Он нужен был как громкий рупор, который транслирует критику режима. Смотрите, парни, ваш великий учёный разоблачает советский строй - прислушайтесь к нему!

А причём же здесь Елена Боннэр, спросите вы?

А притом, что Елена Георгиевна поняла, что Сахаров - это тот лифт, на котором можно доехать до вершин мировой славы. Пусть не научной, так хоть диссидентской.

Надо хорошо понимать, что так называемые гонения КГБ на диссидентов в период активной деятельности Боннэр и Сахарова не шли ни в какое сравнение со временами Большого Террора.

Больше того, Брежнев и другие советские вожди той эпохи, предпочитавшие острым конфликтам экономическое сотрудничество с Западом, были заинтересованы в том, чтобы заметные фигуры диссидентского движения были живы и здоровы. Ибо каждая голодовка протеста тех же Сахарова и Боннэр была чревата срывом важного экономического контракта, что Советскому Союзу было совершенно не выгодно.

Потому Сахаров и Боннэр, хоть и находились под постоянным наблюдением КГБ, гонимы были весьма условно. Их «бытовые страдания» вызвали бы зависть у среднестатистических советских граждан, живших куда скромнее.

Профессия - диссидент

В 1975 году для Боннэр наступило время триумфа - она получала Нобелевскую премию мира за мужа, которого на эту церемонию не выпустили из СССР. Никому не известная женщина-педиатр, чьи рассуждения об устройстве правильного общества интересны были лишь соседям и приятелям, оказалась на самой вершине мировой славы. Пусть и лишь как представитель своего мужа.

И Елена Георгиевна отлично поняла - Запад ждёт от них новых разоблачений советского режима и готов за это платить как громким пиаром, так и некими материальными радостями.

Те, кто общался с семьёй Сахаровых, отмечали, что сам академик был отнюдь не столь агрессивен по отношению к советской системе, как его жена. Для Боннэр же было очевидно, что если накал выступлений спадёт, Запад немедленно подберёт себе другую фигуру для идеологической игры. Оттого она и старательно подхлёстывала супруга, которого со временем даже коллеги-диссиденты стали за глаза называть «подкаблучником».

Практическая сметка никогда не покидала Елену Георгиевну - в процессе боёв с советским режимом она успела добиться выезда на запад детей от первого брака и их благополучного там обустройства. Дети самого Сахарова, кстати, родительским вниманием в подобной мере охвачены не были. Ну, да это дело семейное.

Главное же, о чём следует сказать, заключается в следующем: дуэт Сахарова и Боннэр, чрезвычайно успешный по части критики советского строя, был абсолютно бесплоден по части предложения реальных планов строительства правового государства. Их рецепты - это классический проект «сферического коня в вакууме», никоим образом не привязанный к реальной жизни.

Время заката

Андрею Дмитриевичу Сахарову в известном смысле повезло - он умер в 1989 году, в эпоху, когда общественность, ещё не пережившая разочарования от последствий разрушения страны, почитала его за мессию.

Что до Елены Боннэр, то оставшись в одиночестве, она, как и следовало ожидать, постепенно оказалась на периферии политической и общественной жизни.

Избавиться от один раз принятого на себя амплуа она уже не смогла, удивительно точно выступая именно в той тональности, в которой в этот момент выступал и Запад. Именно поэтому Боннэр приветствовала кровавый расстрел Верховного Совета в 1993 году, привечала чеченских сепаратистов в обе военные кампании, в 2008 году во время российкого-грузинского конфликта выступила в поддержку Саакашвили, а уже в самом конце своего жизненного пути успела подписаться под обращением к гражданам России «Путин должен уйти».

Символично, что . В середине 1980-х секретарь ЦК КПСС Михаил Зимянин бросил о Боннэр: «Это - зверюга в юбке, ставленница империализма».

Несмотря на грубость образа, не слишком подходящего даме, в главном партийный деятель оказался прав - один раз выбрав, за какую команду играть, Елена Георгиевна была этим цветам верна до конца. А уж как называть, «правозащитница» или «ставленница империализма», зависит исключительно от личного вкуса.

Пять лет назад, летом 2011 года, ушла из жизни легендарная диссидентка Елена (Лусик) БОННЭР, супруга великого ученого Андрея Сахарова. Ее отец и отчим были армяне – Левон Кочаров и Геворк Алиханов, она никогда не таила своего армянско-еврейского происхождения.

Предлагаем отрывок из книг Зория Балаяна “Уроки Спитака” и “Карабахский дневник”, в которых он вспоминает о пребывании супругов в Армении, их отношении к Карабахскому конфликту, а также отрывки из книги воспоминаний ученого “Горький, Москва, далее везде”. Елена Георгиевна и Андрей Дмитриевич прожили вместе 18 лет - они были неразлучны. Неразлучная пара мужественных и честных людей...

Зорий Балаян

ВЕРТОЛЕТ ЛЕТИТ В СПИТАК

За пять дней до землетрясения в газете “Гракан терт” я опубликовал на целую полосу очерк об академике А.Д.Сахарове. Впервые я встретился с “отцом советской водородной бомбы” в 1970 году. Приехал к Сахарову с Камчатки, где я тогда работал врачом. Не собираюсь, конечно, пересказывать содержание очерка, но и упомянул о нем не все. Не раз встречался с академиком. Был у него уже на новой квартире летом восемьдесят восьмого. Звонил много раз. Звонил он мне, звонила жена его Е.Г.Боннэр. Время было более чем горячее. Все обещал, что приедет в Ереван. Но потом твердо сказал, что до Нового года никак не получится. Намечается поездка за рубеж. И вдруг звонок из Москвы Галины Старовойтовой: “Вместе с Сахаровым вылетаем в Баку. Оттуда намерены приехать не только в Ереван, но и Карабах”.

Три дня я путешествовал с академиком. Побывал и в Карабахе. Летали в зону бедствия. Я вел вечера встречи Сахарова и его соратников с беженцами из Азербайджана в Ереване и Степанакерте. Но сейчас хотелось бы вкратце рассказать лишь о поездке в Спитак.

В десять утра Як-40 вылетел из Степанакерта и взял курс на Ленинакан. Там нас уже ждали машины, отправленные из Академии наук республики. На машинах должны были из Ленинакана доехать до Спитака, посетить несколько сел и вернуться вечером в Ереван. За маршрут, так вышло, отвечал я. Одно четко усвоил: “Кровь из носу - на следующий день Сахаров должен быть в Москве. Вечером у него там важная встреча”. Через тридцать минут летчики пригласили меня в кабину и передали, прямо скажем, дурную весть: “Ленинакан не принимает. Перевал закрыт”.

Это плохо, - сказал Андрей Дмитриевич, когда я сообщил ему и его спутникам о закрытом перевале. Переживала и Галя, у которой были назначены встречи в Москве.

Дело в том, что никак нельзя мне вернуться, не побывав в районе, пострадавшем от землетрясения. И в Москве меня ждут завтра.

Что-нибудь придумаем, - повторил я.

За долгие годы пребывания на Камчатке я по запаху воздуха научился предугадывать погоду. И по свежему запаху снега, запорошившего аэропорт “Эребуни”, я знал, что к вечеру нагрянет пурга. Но до вечера еще далеко. Сиротливо ежились у Як-40 Сахаров и пятеро, как говорится, сопровождающих его лиц. Никто, разумеется, нас не встретил, кроме начальника отдела перевозок “Эребуни”. Ибо те, кто должны были встретить, уже были в Ленинакане. Вдруг я заметил, как в ста метрах от нас группа людей возится у вертолета.

Эврика! - закричал я.

Что-то придумал уже? - не без иронии спросил академик.

Андрей Дмитриевич! Спросите меня: “Что это там за вертолет? Куда он собирается?”

Что это там за вертолет? Куда он собирается? - поддержал игру академик, ежась от холодного ветра.

Вертолет этот летит в Спитак. Он везет в два села груз. Продовольствие. Промтовары. И без задержек вернется в Ереван. Если не верите, пойдемте спросим.

Гурьбой направились к вертолету, который, судя по всему, вот-вот уже должен был подняться в воздух. Дошли мы к дающему команды грузчикам молодому пилоту, близкому мне человеку, если не сказать, приятелю. Степе Никогосяну. Попросил Андрея Дмитриевича повторить вопрос, который он давеча задавал мне. Каково же было его удивление, когда Степан слово в слово повторил “мой” ответ.

Сговорились, - сказал академик.

Сговорились, - поддержали его Елена Георгиевна и Галя.

Не сговорились, а рассчитал. Ленинакан закрыт. Значит, остается один маршрут - трасса, проходящая между четырехглавой горой Арагац и одноглавой Ара. Трасса эта ведет в Спитак. Раз вертолет берет груз, значит везут его в ближайшие села, ибо в Спитак все и вся везут в основном машинами и даже по железной дороге. Тут куда важнее другое. Как нам стать пассажирами? По инструкции не положено.

Ты же обещал что-то придумать?

А я уже придумал. Мы сейчас составим список в двух экземплярах. Один оставим начальнику отдела перевозок, предварительно показав ему наши билеты до Ленинакана, другой список оставим, как это положено, на борту. Маршрут мы не нарушим. В чем-то даже поможем пилотам. По крайней мере поможем разгружаться.

Как все это называется? - спросила Боннэр.

Все это называется перестро

йка. Согласен ли со мной командир корабля? - спросил я.

Согласен, - сказал командир.

Согласен, - повторил второй пилот Самвел Манвелян.

Согласен, - повторил товарищам бортмеханик Ашот Бабаян.

Вскоре мы устроились среди ящиков и мешков. И после громкого “От винта!” поднялись в воздух.

Никого возле вертолета не было, когда послышалось привычное “От винта”. Винты медленно набирали обороты. Ветер от них разгонял по полю пустые коробки, бумаги, снежную пыль. Я вспомнил молодую мать десятерых детей. В ушах прозвучали слова ее проклятия. И потерял сознание. Впервые со мной случилось такое. Потом мне сказали, что привела меня в чувство Елена Георгиевна.

Мне было плохо. Что же это такое? Ведь получается, что виноваты люди, которые от доброго сердца оказывают помощь. Виноваты потерявшие родных и близких. Оставшиеся без крова. Решившиеся остаться в селе, хотя им предлагали на время выехать, устроиться в пансионатах, в домах отдыха, пока восстановят село. Но они остались. И вдруг такое. Успокоил меня академик Сахаров. Он по-своему оправдал их: “Они-то потом поделятся между собой с тем, что растащили по домам. Их обозленными сделала не столько стихия, сколько неорганизованность. А неорганизованность куда страшнее, чем мародерство”.

Понимаю, тяжело всем: и государству, и народу, и живым, и мертвым. Похоронить десятки тысяч мертвых - это же надо пережить. Отправить сто пятьдесят тысяч школьников и их родителей за пределы республики - это же надо организовать. Приютить шестьсот тысяч оставшихся без крова - это же нелегко. Но создается такое впечатление, что в пятидесяти восьми полностью погибших селах не осталось вообще людей, что в трехсот сорока двух полуразрушенных селах жители спокойно ночуют в полуразрушенных домах. Вот на первых порах и не вспоминали о них. Самое удивительное, что помощь действительно оказывается. Помощь реальная. Только прав Сахаров, не хватает организованности. По одному, всего лишь по одному толковому человеку на каждое село - и все было бы в порядке. Не так уж много людей осталось в деревнях. Можно составить список. Нужно знать конкретно, в чем нуждается не только в целом село, но и конкретно та или иная семья, тот или иной человек. Можно заказать все, что нужно. Благо, все что нужно, имеется на складах в Ереване, в десятках других городов. Была бы организованность четкая, глядишь, и разговоров было бы меньше вокруг проблемы распределения.

Вертолет приземлился на небольшой открытой площадке Спитака, обрамленной руинами. Пустырь, по-видимому, служил в качестве спортивной площадки для школы до седьмого декабря. Там, наверное, за девяносто семь дней до землетрясения, первого сентября были выстроены первоклассники на свою первую линейку. Да, рядом с пустырем была школа. В развалинах мы насчитали более ста школьных портфелей. Пионерские галстуки, книги, тетради. Андрей Дмитриевич нагнулся и поднял тоненькую синюю тетрадь. Дрожащими руками стал листать ее. Тетрадь по математике. Неровным почерком выведены слова и цифры и оценка красными чернилами “5”. Академик платком вытер слезы, предварительно приподняв очки.

Придет время, и локти будем кусать, - сказала Елена Георгиевна. - Так было после войны. Тут бы группе студентов из Еревана собрать все эти вещи, систематизировать. Потом ведь понадобится для музея. Нам надо уже сейчас подумать об уроках Спитака для будущих поколений.

К нам подошел человек лет тридцати. Разговорились. Узнали, что его сынишка погиб в этой самой школе. Почти все дети погибли, сказал он. Пригласил к себе в палатку, где устроились оставшиеся в живых члены семьи. Находились мы, как тут принято говорить, по другую сторону моста, который делит Спитак на две части. Здесь много частных домов. И у многих дети погибли в школах и дошкольных учреждениях. К нам навстречу шел мужчина небольшого роста, завидя которого наш спутник сказал: “При этом человеке я молчу. У него погибли трое детей и жена. И теперь часто можно видеть, как идет он от своего разрушенного дома к разрушенной школе. По той самой дороге, по которой ходили наши дети”.

Сахаров снова снял очки. Вытер платком глаза.

“ПОЧЕМУ ВЫ НЕНАВИДИТЕ АЗЕРБАЙДЖАНСКИЙ НАРОД, ЕЛЕНА ГЕОРГИЕВНА?”

Двадцать первое мая 1991 года. День рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. Семьдесят лет. В Москву на Первый международный Сахаровский конгресс съехались делегации со всех континентов. Вступительное слово произнесла Елена Боннэр. В президиуме, кроме известных всему миру ученых и общественных деятелей из-за рубежа, - президент СССР М.Горбачев. Вечером я поехал к Елене Георгиевне на улицу Чкалова. Ехал и вспоминал ее слова, сказанные в битком набитом зале. Тогда я не знал, что они были переданы миру в прямом эфире. Она говорила о зверствах в Геташене и Мартунашене, о пожарищах в Гадрутском районе и Бердадзорском подрайоне. О депортации двадцати четырех армянских сел. Словом, о массовых нарушениях прав человека и в первую очередь о праве на жизнь. Слово ее прогремело как бомба, особенно если учесть, что звучало оно средь бела дня на весь мир.

Елена Георгиевна выглядела уставшей. Дома было много народу. Разноликие, разноязыкие. Пар от кофе, дым от сигарет, гул, гомон. Улучив момент, я сказал Елене Георгиевне, которую я, как и другие ее друзья и близкие знакомые, зову просто Люсей, что должен завтра же вернуться домой, ибо там положение становится совершенно критическим.

С нами воюет не Азербайджан, а Советская армия.

Неужели ты не понимаешь, что с завтрашнего дня пойдут заседания по секциям. А ты включен в комиссию по массовым нарушениям прав человека, которую возглавляет баронесса Керолайн Кокс. И ты там должен выступить.

Да пойми, Люся, все это для нас сейчас не так уж важно. Когда воюют Армения и Азербайджан - это война. Но когда с нами воюет Советская армия с боевыми генералами, боевыми вертолетами, танками, бронетехникой, регулярными частями, это уже результат преступной нашей политики.

Политика делается в Москве. Я тебя должна огорчить.

Все намного сложнее, чем ты думаешь. Сегодня во время перерыва, до начала концерта, я давала чай в президиуме, в том числе Горбачеву и Раисе Максимовне. Лицо президента было багровым. Я понимала, что причиной тому мои слова о последних событиях в Карабахе. Во время чая я рассказала историю, которую ты накануне по телефону мне поведал. О судьбе матери троих детей, да еще и беременной на девятом месяце. И все всматривалась в лица Горбачева и Раисы Максимовны. Когда я сказала, что на глазах у беременной женщины, троих детей и советских солдат азербайджанские омоновцы зверски убили ее мужа Анушавана Григоряна, а затем четыре дня не давали его похоронить, Горбачев изменился в лице. А вот супруга его продолжала пить чай. Откусила пирожное и спокойно так спросила: “Почему вы ненавидите азербайджанский народ, Елена Георгиевна?” Такая вот реакция на трагедию людскую.

Я от неожиданности поперхнулась. Напомнила им о нашей поездке с Андрюшей в Баку, где Везиров говорил, что земли без крови не дают. Короче, завтра с утра давай прямиком из гостиницы в Хаммеровский центр. Там будет заседать комиссия Кокс.

Андрей САХАРОВ

“ЗЕМЛЮ НЕ ДАРЯТ. ЕЕ ЗАВОЕВЫВАЮТ”

В Москве к нам пришла группа ученых, имея на руках проект разрешения армяно-азербайджанского конфликта. Это, конечно, сильно сказано, но действительно у них были интересные, хотя и далеко не бесспорные идеи. Они - это три сотрудника Института востоковедения (Андрей Зубов и еще двое, фамилии которых я не помню). Вместе с ними пришла Галина Старовойтова, сотрудница Института этнографии, давно интересующаяся межнациональными проблемами. Зубов, развернув карту, изложил суть плана.

Первый этап: проведение референдума в районах Азербайджана с высоким процентом армянского населения и в районах Армении с высоким процентом азербайджанского населения. Предмет референдума: должен ли ваш район (в отдельных случаях сельсовет) перейти к другой республике или остаться в пределах данной республики. Авторы проекта предполагали, что примерно равные территории с примерно равным населением должны будут перейти в подчинение Армении из Азербайджана и в подчинение Азербайджану из Армении. Они предполагали также, что уже само объявление этого проекта и обсуждение его деталей повернет умы людей от конфронтации к диалогу и что в дальнейшем создадутся условия для более спокойных межнациональных отношений. При этом они считали необходимым на промежуточных этапах присутствие в неспокойных районах специальных войск для предупреждения вспышек насилия. От Азербайджана к Армении, по их прикидкам, должны бы, в частности, отойти область Нагорного Карабаха, за исключением Шушинского района, населенного азербайджанцами, и населенный преимущественно армянами Шаумяновский район. Мне проект показался интересным, заслуживающим обсуждения. На другой день я позвонил А.Н.Яковлеву, сказал о том, что мне принесли проект, и попросил о встрече для его обсуждения. Встреча состоялась через несколько часов в тот же день в кабинете Яковлева. Я за вечер накануне подготовил краткое резюме достаточно пухлого и наукообразного текста проекта трех авторов. Именно мое резюме я первым делом дал прочитать Яковлеву. Он сказал, что как материал для обсуждения документ интересен, но безусловно при нынешних крайне напряженных национальных отношениях совершенно неосуществим. “Вам было бы полезно съездить в Баку и Ереван, посмотреть на обстановку на месте...” В это время зазвонил телефон. Яковлев взял трубку и попросил меня выйти к секретарю. Через 10-15 минут он попросил меня вернуться в кабинет и сказал, что говорил с Михаилом Сергеевичем - тот так же, как и он, считает, что сейчас невозможны какие-либо территориальные изменения. Михаил Сергеевич независимо от него высказал мысль, что будет полезно, если я съезжу в Баку и Ереван. Я сказал, что я хотел бы в качестве члена делегации иметь мою жену, остальные фамилии я согласую. Если нам будут оформлены командировки, мы могли бы выехать очень быстро.

В состав группы, которой предстояла поездка в Азербайджан и Армению, вошли Андрей Зубов, Галина Старовойтова и Леонид Баткин от “Трибуны”, Люся и я. Встреча с Яковлевым состоялась в понедельник. Во вторник мы оформили командировки и получили билеты в кассе ЦК и уже вечером в тот же день (или, может, все же на следующий?) вылетели в Баку.

Нас поселили почти единственными постояльцами в большой, явно привилегированной гостинице. Ужинали мы в заново отделанном, сверкающем золотом зале (там же происходили и последующие трапезы, все бесплатно - за счет академии). На другой день - встреча с представителями академии, научной общественностью и интеллигенцией. Она произвела на нас гнетущее впечатление. Один за другим выступали академики и писатели, многословно говорили то сентиментально, то агрессивно - о дружбе народов и ее ценности, о том, что никакой проблемы Нагорного Карабаха не существует, а есть исконная азербайджанская территория, проблему выдумали Аганбегян и Балаян и подхватили экстремисты, теперь, после июльского заседания Президиума Верховного Совета, все прошлые ошибки исправлены и для полного спокойствия нужно только посадить Погосяна (нового первого секретаря областного комитета КПСС Нагорного Карабаха). Собравшиеся не хотели слушать Баткина и Зубова, рассказывавшего о проекте референдума, перебивали. Особенно агрессивно вел себя академик Буниятов как в своем собственном выступлении, так и во время выступлений Баткина и Зубова. (Буниятов - историк, участник войны, Герой Советского Союза, известен антиармянскими националистическими выступлениями; уже после встречи он опубликовал статью с резкими нападками на Люсю и меня.) Буниятов, говоря о сумгаитских событиях, пытался изобразить их как провокацию армянских экстремистов и дельцов теневой экономики с целью обострить ситуацию. Он при этом демагогически обыгрывал участие в сумгаитских бесчинствах какого-то человека с армянской фамилией. Во время выступления Баткина Буниятов перебивал его в резко оскорбительной, пренебрежительной манере. Я возразил ему, указав, что мы все - равноправные члены делегации, посланные ЦК для дискуссии и изучения ситуации. Меня энергично поддержала Люся. Буниятов набросился на нее и Старовойтову, крича, что “вас привезли сюда, чтобы записывать, так сидите и пишите, не встревая в разговор”. Люся не выдержала и ответила ему еще более резко, что-то вроде “Заткнись - я таких, как ты, сотни вытащила из-под огня”. Буниятов побледнел. Его публично оскорбила женщина. Я не знаю, какие возможности и обязанности действовать в этом случае есть у восточного мужчины. Буниятов резко повернулся и, не произнеся ни слова, вышел из зала. Потом, в курилке, он уже с некоторым уважением говорил Люсе: “Хоть ты и армянка, но должна понять, что все-таки ты не права”. Конечно, никакого сочувственного отношения к проекту Зубова и других в этой аудитории не могло быть, вообще никакого отношения, просто отрицалось существование проблемы.

В тот же день была не менее напряженная встреча с беженцами-азербайджанцами из Армении. Нас привели в большой зал, где сидело несколько сот азербайджанцев - мужчин и женщин крестьянского вида. Выступавшие, безусловно, были специально отобранные люди. Они рассказывали, один за другим, об ужасах и жестокостях, которым они подвергались при изгнании, об избиениях взрослых и детей, поджогах домов, о пропаже имущества. Некоторые выступали совершенно истерически, нагнетая опасную истерию в зале. Запомнилась молодая женщина, которая кричала, как армяне резали на куски детей, и кончила торжествующим воплем: “Аллах их покарал” (о землетрясении! мы знали, что известие о землетрясении вызвало прилив радости у многих в Азербайджане, на Апшероне даже якобы состоялось народное гулянье с фейерверком).

Вечером к нам в гостиницу пришли два азербайджанца, которых нам охарактеризовали как представителей прогрессивного крыла азербайджанской интеллигенции, не имевшего возможности выступить на утреннем собрании, и будущих крупных партийных руководителей республики. Личная позиция наших гостей по острым национальным проблемам несколько отличалась от позиции Буниятова, но не столь кардинально, как хотелось бы. Во всяком случае Нагорный Карабах они считали исконно азербайджанской землей и с восхищением говорили о девушках, бросавшихся под танки с криком: “Умрем, но не отдадим Карабах!” На другой день нам устроили встречу с первым секретарем республиканского комитета КПСС Везировым. Большую часть встречи говорил Везиров. Это был некий спектакль в восточном стиле. Везиров актерствовал, играл голосом и мимикой, жестикулировал. Суть его речи сводилась к тому, какие усилия он прилагает для укрепления межнациональных отношений и какие успехи достигнуты за то недолгое время, которое он находится на своем посту. Беженцы - армяне и азербайджанцы - уже в своем большинстве хотят вернуться назад. (Это полностью противоречило тому, что мы слышали от азербайджанцев и, вскоре, - от армян. На самом деле, проблемы недопустимого насильственного возвращения беженцев, их трудоустройства и обеспечения жильем продолжают оставаться очень острыми до сих пор - написано в июле 1989 г.)

Везиров распорядился обеспечить нам билеты на самолет, и вскоре мы уже прибыли в Ереван. Формально у нас там была программа, аналогичная азербайджанской, - академия, беженцы, первый секретарь. Но в действительности вся жизнь в Ереване проходила под знаком случившейся страшной беды. Уже в гостинице все командированные были прямо или косвенно связаны с землетрясением. Только накануне уехал Рыжков - он руководил правительственной комиссией и оставил по себе добрую память. Все же, как мы вскоре поняли, в начальный период после землетрясения было допущено много организационных и иных ошибок, которые очень дорого обошлись. Конечно, не один Рыжков в том повинен. Одна из проблем, в которую мне нужно было в какой-то степени войти: что делать с Армянской АЭС? Страх аварии АЭС в огромной степени усиливал этот стресс, и его совершенно необходимо было устранить. В холле гостиницы мы встретили Кейлис-Борока, которого я уже знал по дискуссиям о возможности вызвать в нужный момент землетрясение с помощью подземного ядерного взрыва (за 2 месяца до этого я ездил на конференцию в Ленинград, где обсуждался этот вопрос). Кейлис-Борок спешил по каким-то делам, но все же коротко объяснил мне сейсмологическую обстановку как на севере Армении, где проходит один широтный разлом, на пересечении которого с другим долготным разрывом расположен Спитак, так и на юге, где другой широтный разрыв проходит недалеко от АЭС и Еревана. Честное слово, надо быть безумцем, чтобы в таком месте строить АЭС! Но это далеко не единственное безумство ведомства, ответственного за Чернобыль. Все еще не решен вопрос о строительстве Крымской АЭС. В кабинете президента Армянской Академии наук Амбарцумяна я продолжил разговор об АЭС с участием Велихова и академика Лаверова. При беседе присутствовала Люся. Велихов сказал: “При остановке АЭС решающая роль перейдет к электростанции в Раздане. Но там тоже сейсмический район, и возможно землетрясение с выходом станции из строя”. Люся спросила: “Сколько времени потребуется, чтобы вновь запустить в этом случае остановленные реакторы АЭС?” Велихов и Лаверов посмотрели на нее как на сумасшедшую. Между тем ее вопрос был не бессмысленным. В острых ситуациях пересматриваются границы дозволенного - Люся знала это из своего военного опыта.

В это время мы - Зубов, Люся и я - встречались с беженцами. Их рассказы были ужасными. Особенно запомнился рассказ русской женщины, муж которой армянин, о событиях в Сумгаите. Проблемы беженцев были аналогичны проблемам азербайджанцев. На другой день я встретился с первым секретарем ЦК Армении С.Арутюняном. Он не стал обсуждать проект. Разговор шел о беженцах, о том, что якобы некоторые готовы вернуться (я отрицал это), о трудностях устройства их жизни в республике после землетрясения. Я поднял вопрос об АЭС. Я также (или вернувшись в Москву, или, наоборот, до поездки - не помню) позвонил академику А.П.Александрову и просил при решении вопроса об Армянской АЭС учесть мое мнение о необходимости ее остановки. На беседе с Арутюняном был только я, без Люси и других. Около 12 дня мы все пятеро вылетели в Степанакерт (Нагорный Карабах), к нам также присоединились Юрий Рост (фотокорреспондент “Литературной газеты”, с которым у нас установились хорошие отношения) и Зорий Балаян (журналист, один из инициаторов постановки проблемы Нагорного Карабаха).

В Степанакерте нас у трапа самолета встретил Генрих Погосян, первый секретарь областного комитета КПСС (это его хотели арестовать азербайджанские академики), человек среднего роста, с очень живым смуглым лицом. На машине он отвез нас в здание обкома, где мы встретились с Аркадием Ивановичем Вольским, в то время уполномоченным ЦК КПСС по НКАО (после января - председатель Комитета особого управления). Вольский кратко рассказал о положении в НКАО. Он сказал: “В 20-х годах были сделаны две большие ошибки - создание Нахичеванской и Нагорно-Карабахской автономных национальных областей и их подчинение Азербайджану.

Перед выездом в Шушу Вольский спросил меня и Люсю, не откажемся ли мы от этой поездки: “Там неспокойно”. Мы, конечно, не отказались. Вольский сел с нами в одну машину, мы сидели втроем на заднем сиденье, а рядом с водителем - вооруженный охранник. Баткин и Зубов поехали в другой машине, тоже с охраной; Старовойтову и Балаяна Вольский не взял как слишком “одиозных”. У здания райкома, когда мы уезжали, толпилась группа возбужденных азербайджанцев. Вольский вышел из машины, сказал несколько слов и, видимо, сумел успокоить людей. Во время самой встречи Вольский умело направлял беседу и сдерживал страсти, иногда напоминая азербайджанцам, что они не без греха (например, напомнил о том, как женщины забили палками одну армянку, но этому делу не было дано хода; была еще страшная история, как мальчики 10-12 лет пытали электрическим током в больнице своего сверстника другой национальности и как он выпрыгнул в окно). Люся в начале встречи сказала: “Я хочу, чтобы не было неясностей, сказать, кто я. Я жена академика Сахарова. Моя мать - еврейка, отец - армянин” (шум в зале; потом одна азербайджанка сказала Люсе: “Ты смелая женщина”).

Буккер Игорь 02.06.2019 в 23:50

В либеральном российском пантеоне имя Елены Боннэр занимает одно из самых почетных мест. Однако до сих пор остается не до конца ясной ее роль в судьбе гения. Почему один из ведущих разработчиков водородной бомбы, обласканный советской властью гуманист с левыми взглядами, академик Андрей Сахаров стал диссидентским тараном, направленным против СССР. Ищите женщину?

Есть имена, связанные между собой как Дед Мороз и Снегурочка, - их трудно представить одно без другого. Это тандем или пара. Продолжая тему сказочных героев, назовем кота Базилио и лису Алису. Героиня знаменитой в КГБ супружеской пары Сахаров-Боннэр получила кличку "Лиса". Академик Андрей Сахаров имел сразу две - "Аскет" и "Аскольд". На Базилио инакомыслящий ученый, видимо, не потянул, характером был иной, чего нельзя сказать о хитромудрой "Лисе".

"Бремя любви тяжело, если даже несут его двое. Нашу с тобою любовь ныне несу я один. Но для кого и зачем, сам я сказать не могу", - так строками Омара Хайяма закончила свое письмо Елена Боннэр, когда отмечала свой 85-летний юбилей. "Бремя любви" без академика его вдова несла уже почти два десятилетия. Последние годы доживала в США, рядом со своими детьми Татьяной Янкелевич и Алексеем Семеновым. Доживала в комфорте, но жаловалась, что хочет домой. Высказалась от имени "диссидентов, вот этой небольшой кучки людей", и добавила, что очень немногим из них, "удалось вернуться к профессиональной деятельности", и они "чувствуют одиноко себя на Западе". Не вернулась - старость и хвори не пускали. "Лиса" умерла в заокеанской норке. На столичное Востряковское кладбище доставят лишь урну с прахом и захоронят рядом с Сахаровым.

Елена Георгиевна Боннэр появилась на белый свет как Лусик Алиханова. Отец и отчим по национальности армяне. Мать - Руфь Григорьевна Боннэр приходилась племянницей редактору и общественному деятелю Моисею Леонтьевичу Клейману. В Париже, где умер этот эмигрант, он принимал участие в собраниях Палестинского клуба, Еврейского дискуссионного клуба, Союзе древнееврейского языка.

В официальной биографии Елены Боннэр написано: "После ареста родителей уехала в Ленинград. В 1940 году окончила среднюю школу и поступила на вечернее отделение факультета русского языка и литературы Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена. Начала работать, еще учась в старших классах школы. В 1941 году добровольцем пошла в армию, окончив курсы медсестер. В октябре 1941 года - первое тяжелое ранение и контузия. После излечения направлена медицинской сестрой в военно-санитарный поезд N122, где служила по май 1945 года".

По другой версии, 8 июля 1941 года, через две недели после начала войны, Люся Боннэр эвакуировалась на Урал, в специально созданный интернат. Много лет спустя, в 1998 году, бывшие интернатовцы на свои средства небольшим тиражом издали книгу воспоминаний "Интернат. Метлино. Война". В ней рассказывается о двух годах жизни на Урале (в 1943 году воспитанники интерната вернулись в Москву). С большой симпатией вспоминали воспитанники свою пионервожатую Люсю - энергичную и симпатичную девушку. Вот только руководство не было ею довольно, потому что Боннэр по утрам не торопилась вставать, не выполняла распоряжений начальства. После того как директор интерната застала Люсю ночью играющей с детьми в карты на деньги, пионервожатую уволили.

По молодости Елена Боннэр крутила роман с крупным инженером Моисеем Злотником, но запутавшийся в своих отношениях с женщинами ловелас убил свою жену и угодил на нары. Известный советский криминалист и популярный публицист Лев Шейнин перипетии этого нашумевшего в свое время дела изложил в рассказе "Исчезновение". На его страницах сожительница женоубийцы фигурировала под говорящим именем "Люси Б.".

Покинув Метлино, бывшая пионервожатая устроилась санитаркой в госпитальный поезд. В военную годину пылкая барышня стала ППЖ (походно-полевой женой) начальника поезда Владимира Дорфмана, которому она годилась в дочери. В 1948 году она некоторое время сожительствовала с очень немолодым, но состоятельным хозяйственником с Сахалина Яковом Киссельманом. Чиновник бывал в столице лишь наездами и Люся сошлась со своим однокурсником по медицинскому институту Иваном Семеновым.

"В марте 1950 года у нее родилась дочь Татьяна. Мать поздравила обоих - Киссельмана и Семенова со счастливым отцовством. На следующий год Киссельман оформил отношения с матерью "дочери", а через два года связался с ней узами брака и Семенов, - написано в книге Н. Н. Яковлева "ЦРУ против СССР". - Последующие девять лет она пребывала в законном браке одновременно с двумя супругами, а Татьяна с младых ногтей имела двух отцов - "папу Якова" и "папу Ивана". Научилась и различать их - от "папы Якова" деньги, от "папы Ивана" отеческое внимание. Девчонка оказалась смышлёной не по-детски и никогда не огорчала ни одного из отцов сообщением, что есть другой. Надо думать, слушалась прежде всего маму. Весомые денежные переводы с Сахалина на первых порах обеспечили жизнь двух "бедных студентов". В 1955 году родился сын Алеша. Спустя десять лет Елена Боннэр развелась с Иваном Васильевичем Семеновым.

На момент знакомства с Еленой Георгиевной трижды Герой Социалистического Труда академик Андрей Дмитриевич Сахаров уже год как был вдовцом. Супруга Клавдия Алексеевна Вихирева, мать троих его детей Татьяны, Любови и Дмитрия, скончалась от рака. Осенью 1970-го в доме одного из правозащитников встретились, как пелось в песне, "два одиночества". Андрей Дмитриевич ее заметил, она, казалось, оставалась равнодушной. Но ему, по его словам, "эту красивую и деловую на вид женщину" не представили, а Елена Георгиевна отлично знала засекреченного академика, публиковавшего свои "диссидентские" размышления во Франции.

Джентльмена представили леди в Калуге, где оба были на процессе по делу каких-то правозащитников. Сахаров собирался со своими детьми на юг и нужно было пристроить домашнего питомца - помесь таксы со спаниелем. В результате "дворянина" поселили на съемной даче Боннэр в Переделкино. С курорта Андрей вернулся загорелым, но с флюсом во всю щеку. Она тотчас же примчалась к нему домой, чтобы сделать ему укол. В августе 1971 года академик Сахаров под запись барочного композитора Альбинони признался Люсе (так он ее называл) в любви.

"Боннэр поклялась в вечной любви к академику и для начала выбросила из семейного гнезда Таню, Любу и Диму, куда водворила собственных - Татьяну и Алексея. С изменением семейного положения Сахарова изменился фокус его интересов в жизни. Теоретик по совместительству занялся политикой, стал встречаться с теми, кто скоро получил кличку "правозащитников". Боннэр свела Сахарова с ними, попутно повелев супругу вместо своих детей возлюбить ее, ибо они будут большим подспорьем в затеянном ею честолюбивом предприятии - стать вождем (или вождями?) "инакомыслящих" в Советском Союзе", - утверждал Николай Яковлев. Автора и его нашумевшую книгу иногда упрекают в предвзятости - якобы она написана на волне борьбы с диссидентским движением в СССР чуть ли не под диктовку КГБ.

Вряд ли кто будет спорить, что в то время было всего два самых знаменитых инакомыслящих - академик Сахаров и писатель Солженицын. В 2002 году из печати вышел второй том Александра Исаевича Солженицына "Двести лет вместе", где на странице 448-й сказано следующее: "В поток диссидентского движения после 1968 года вступил безоглядно - и Сахаров. Среди его новых забот и протестов было много индивидуальных случаев, притом самых частных, а из таких более всего - заявлений в защиту евреев-"отказников". А когда он пытался поднять тему пошире, - простодушно рассказывал он мне, не понимая всего кричащего смысла, академик Гельфанд ответил ему: "Мы устали помогать этому народу решать его проблемы; а академик Зельдович: "Не буду подписывать в пользу пострадавших хоть за что-то - сохраню возможность защищать тех, кто страдает за национальность". То есть - защищать только евреев".

О том, что выдающийся академик и знаменитый правозащитник Андрей Сахаров в быту обычный подкаблучник со стыдом признаются его родные дети. Родные, а не усыновленные и удочеренные. Дочь Боннэр, студентка вечернего отделения факультета журналистики МГУ, Татьяна вышла замуж за студента Янкелевича, но западным журналистам представлялась как "Татьяна Сахарова, дочь академика". Ее тезка, Татьяна Андреевна Сахарова, попыталась одернуть самозванку, но та отрезала: "Если вы хотите избежать недоразумений между нами, измените свою фамилию".

После того, как Сахаров стал лауреатом Нобелевской премии мира за 1975 год и на его зарубежные счета появилась солидная сумма в валюте, "детки" Таня Янкелевич и Алексей Семенов устремились на Запад. Настоящий сын академика Дмитрий Сахаров (также физик, как и его отец) в интервью "Экспресс-газете" признался: "Когда умерла мама, мы некоторое время продолжали жить вместе - папа, я и сестры. Но после женитьбы на Боннэр отец ушел от нас, поселившись в квартире мачехи. Таня к тому времени вышла замуж, мне едва исполнилось 15 лет, и родителей мне заменила 23-летняя Люба. С ней вдвоем мы и хозяйничали. В своих воспоминаниях отец пишет, что старшие дочери настраивали меня против него. Это неправда. Просто в дом, где папа жил с Боннэр, меня никто никогда не приглашал. Туда я приходил редко, вконец соскучившись по отцу. А Елена Георгиевна ни на минуту не оставляла нас один на один. Под строгим взором мачехи я не осмеливался говорить о своих мальчишеских проблемах. Было что-то вроде протокола: совместный обед, дежурные вопросы и такие же ответы".

Помните великолепную сказку "Морозко"? В отличие от русской сказки заокеанский "Морозко" щедро наградил мачехиных детей, в ущерб деткам родным. Своего муженька злая мачеха не послала в лес отвести дочь-красавицу, она заставила старика объявить вторую голодовку. Не прекращения ядерных испытаний, не демократических преобразований в стране требовал инакомыслящий Андрей Дмитриевич, а …визы на выезд за границу невесте Алексея Семенова. Кстати, по словам сына академика, когда он приехал в Горький, где Сахаров находился в ссылке, чтобы уговорить отца отказаться от убивавшей его голодовки, то увидел невесту Алексея, поедавшую блины с черной икрой.

"Елена Георгиевна прекрасно знала, насколько голодовки губительны для папы, и прекрасно понимала, что подталкивает его к могиле", - говорит Дмитрий Андреевич Сахаров. После той голодовки у академика произошел спазм сосудов мозга. Эти признания сына Сахарова сделаны не в угоду КГБ - такой организации уже давно не существует.

А вот любопытная выдержка из докладной в ЦК КПСС, датированной 9 декабря 1986 года: "Находясь в Горьком, Сахаров вновь вернулся к научной деятельности. В результате в последнее время у него появились новые идеи. Так, например, он высказывает свои соображения в области дальнейшего развития атомной энергетики, по вопросам, связанным с управляемым термоядерным синтезом (система "Токамак"), и по ряду других научных направлений.

Характерно, что в отсутствии Боннэр, находившейся некоторое время в США, он стал коммуникабельнее, охотно вступал в беседы с горьковчанами, в которых критиковал американскую программу "звездных войн", позитивно комментировал мирные инициативы советского руководства, объективно оценивал события на Чернобыльской АЭС.

Указанным изменениям в поведении и образе жизни Сахарова по-прежнему настойчиво противодействует Боннэр. Она по существу склоняет мужа к отказу от научной деятельности, направляет его усилия на изготовление провокационных документов, заставляет вести дневниковые записи с перспективой издания их за рубежом".

В 1982 году в горьковской ссылке опального академика навестил молодой художник Сергей Бочаров. В интервью "Экспресс-газете" этот представитель богемы рассказал: "Сахаров не все видел в черных красках. Андрей Дмитриевич иногда даже похваливал правительство СССР за некоторые успехи. Теперь уже не помню, за что именно. Но за каждую такую реплику он тут же получал оплеуху по лысине от жены. Пока я писал этюд, Сахарову досталось не меньше семи раз. При этом мировой светило безропотно сносил затрещины, и было видно, что он к ним привык".

Тогда портретист поверх изображения академика набросал черной краской лицо Боннэр, но Елена Георгиевна, увидев это, принялась размазывать рукой краски на холсте. "Я сказал Боннэр, что рисовать "пенька", который повторяет мысли злобной жены, да еще терпит побои от нее, я не хочу, - вспоминает Сергей Бочаров. - И Боннэр тут же выгнала меня на улицу". Частное мнение представителя художественной интеллигенции, а вот и официальное донесение компетентных органов.

23 декабря 1989 года американские дипломаты обсуждали причины преждевременной кончины академика Сахарова. Донесения об этом аккуратно ложились на стол работников ЦК КПСС: "Обсуждая причины смерти А. Сахарова, американские дипломаты высказывают мнение, что она вызвано большими эмоциональными и физическими перегрузками. Этому в определенной степени способствовала вдова академика Е. Боннэр, которая подогревала политические амбиции своего мужа, пыталась играть на его самолюбии".