Краткая биография дуровой надежды андреевны. Значение дурова надежда андреевна в краткой биографической энциклопедии «Мотив чистый и долгосрочный»

Дурова, Надежда Андреевна

(Александр Андреевич Александров) - штабс-ротмистр армии, писательница. Д. родилась в 1783 г. (а не в 1789 или 1790, как пишут некоторые ее биографы) от отца - гусарского ротмистра, родом из дворян Вятской губ., и матери - дочери полтавского помещика Александровича умерла 23 марта 1866 г. О первых годах ее жизни существуют две версии. По одной из них, Д. с младенчества вела скитальческую жизнь, так как отец ее, следуя за полком, постоянно менял местожительство. При таких условиях ни мать, ни отец не могли обратить надлежащего внимания на воспитание Д., и она была поручена заботам гусарского рядового Астахова. "Седло было моей первой колыбелью, лошадь, оружие и полковая музыка - первыми детскими игрушками и забавами", пишет Д. в своих "Записках". По той же версии Д. была привезена в г. Сарапуль в конце 1789 г., где ее отец поступил на место городничего по смерти бывшего до него секунд-майора Касиновского. В метрике 1790 г. августа 3 (№ 51) показано: "Сарапульского городничего секунд-майора Андрея Дурова родилась дочь Евгения; воспреемница дочь его, Андреева, отроковица Надежда". Этот документ дает основание думать, что другие данные о юности H. А. неверны. По этим данным обстановка, при которой родилась и воспитывалась Д., представляется в таком свете. В 80-х гг. прошлого столетия в г. Пирятине стоял кавалерийский полк, в котором, между прочим, служил бедный дворянин Андрей Васильевич Дуров. Офицеры часто бывали у полтавского помещика Александровича, и Дуров влюбился в одну из его дочерей и вскоре стал пользоваться взаимностью. Родители Надежды Ивановны (мать Д.) не согласились выдать ее за неизвестного, бедного офицера. Тогда молодые люди решились бежать и обвенчаться без родительского благословения. Когда у них родилась дочь, Надежда, они должны были подумать о средствах к существованию, так как y H. И. не было ничего, а у А. В. только маленькая деревенька Вербовка, Сарапульского уезда, Вятской губ. Иного выхода не было, как ехать в имение Александровича, с. Великая Круча (в 7 в. от Пирятина) и просить прощения за свой проступок. Горячее раскаяние и стесненное материальное положение молодой четы смягчило родителей, и они простили Дуровых. Прожив некоторое время в В. Круче, Дуровы уехали в Вятскую губ., оставив дочь на воспитание бабушки. H. A. завоевала себе симпатии обитателей Великой Кручи своей приветливостью и скромностью и прожила там до 17 лет. По тем же сведениям только к тому времени родители взяли ее к себе в Сарапуль. Как бы то ни было, но в 1801 г. мы застаем Д. в г. Сарапуле, так как в метриках о бракосочетавшихся 1801 г., октября 25, № 44, читаем: "Сарапульского нижнего земского суда дворянский заседатель 14-го класса Василий Стефанов Чернов 25 лет поял господина сарапульского городничего Андрея Дурова дочь девицу Надежду 18 лет". Через год у Черновых родился сын (об этом в "Записках" не говорится), которого назвали Иваном. Спокойная семейная жизнь Д. продолжалась недолго. В начале этого столетия Прикамская местность была далеко не спокойным местом. Татары и киргизы уже прекратили свои набеги на Сарапульский уезд, но разбойничьи шайки иногда нападали на жителей Сарапуля. Для поимки воров и охраны жителей в городе находился отряд казаков. Д. познакомилась с есаулом отряда, полюбила его и сошлась с ним. Возникли семейные неприятности, и Д. решила оставить семью, исполнив свое заветное желание - поступить в военную службу. В 1806 г. казачий отряд выступал из Сарапуля. Д., переждав два дня после его выступления, 17-го сентября, в день своих именин, оставила платье на берегу реки и в военной одежде отправилась вслед за есаулом, под видом его денщика. С началом войны 1807 г., Д. приняла участие в военных действиях вместе с коннопольским уланским полком, куда она поступила в г. Гродно под именем дворянина Соколова. Небезынтересно отметить всеподданнейший доклад, 28-го сентября 1807 г., доказывающий, что родители Д. принимали меры для возвращения дочери. В докладе этом читаем: "Коллежский советник Дуров, в Вятской губ., в г. Саратове жительствующий, ищет повсюду дочь Надежду, по муже Чернову, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дому и от родных своих, и от которой было письмо из Гродно, что она, записавшись под именем Александра Васильева сына Соколова в конный польский полк, служит товарищем и была во многих с неприятелем сражениях" и т. д. Напавши на след Д., отец и дядя ее подали прошение на Высочайшее имя о "возвращении им сей несчастной". В течение почти трех лет пол Д. оставался в армии неизвестным, и она, делая кампанию с полком, участвовала в сражениях при Гутштадте, Гейльсберге, Фридланде, где обнаружила редкую храбрость, получила юнкерский знак военного ордена и первый офицерский чин, с переводом в Мариупольский гусарский полк. Во время войны она была ранена в правую руку и, когда сняли с нее мундир, чтобы осмотреть руку, пол ее был узнан. Донесли государю; государь отнесся к ней чрезвычайно милостиво, назначил ей пенсию, разрешил именоваться Александровым и обращаться непосредственно к нему с просьбами. Вскоре после этого Д. уехала в Сарапуль к отцу (мать ее умерла вскоре после бегства Д. из дома). В 1811 г. мы видим Д. опять в рядах армии, на этот раз в уланском Литовском полку, вместе с которым она принимает участие в отечественной войне 1812 года. Ей пришлось сражаться под Смоленском, при Колоцком монастыре и, наконец, при Бородине, где она была контужена в ногу. После Бородинского сражения Д. была назначена бессменным ординарцем при главнокомандующем армией, князе Голенищеве-Кутузове, но, вследствие полученной контузии, принуждена была оставить полк и уехала лечиться в Сарапуль. В мае 1813 г. Д. вернулась в ряды действующей армии и приняла участие в войне за освобождение Германии, причем отличилась при блокаде крепости Модлина и осаде Гамбурга. В 1816 году, уступая настоятельным просьбам своего отца, Д. вышла в отставку с пенсионом и чином штабс-ротмистра. Выйдя в отставку, она поселилась в г. Сарапуле, где место городничего занимал уже не отец ее, а брат, Василий Андреевич. Пошловатая уездная будничная обстановка не соответствовала романической натуре Д., и она довольно часто отлучалась в Петербург. В 1819 г. Д. переселилась вместе с братом в г. Елабугу, Вятской губ.; через 10 лет, в 1829 г., снова вернулась в Сарапуль, и, наконец, в 1840 г., когда брат ее уехал в Кунгур, опять выбрала местожительством Елабугу, где познакомилась и подружилась с местным городничим, Э. О. Ерличем. В Елабуге Д. оставалась до конца своей жизни. Похороны "девицы кавалериста" почтил местный кадровый батальон приличным воинским конвоем, проводившим ее до могилы. Георгиевский крест нес офицер. Провожавших гроб было немного, потому что вынос был сделан очень рано. Последние годы жизни Д. проводила в полном уединении, не появлялась ни в каких общественных собраниях. Может быть, это происходило потому, что она жила одною пенсией, крайне незначительной (после ее смерти остался, говорят, только один рубль), а может быть, преклонные лета заставляли ее искать отдыха от такой бурной, необыкновенной жизни, какая выпала ей на долю.

От природы Д. обладала экзальтированным, восторженным характером, отличалась редкой душевной добротой и не была чужда некоторым странностям и причудам. Насколько сердечно относилась Д и к людям, и к животным, показывает ее образ жизни по выходе в отставку. В Елабуге местные жители, пользуясь ее добротой, обращались к ней со всевозможными просьбами и жалобами, часто нелепыми и неосновательными. Д. все эти прошения передавала своему приятелю Э. О. Ерличу, настаивая на их немедленном удовлетворении. Любовь Д. к животным тоже всячески эксплуатировалась голодными обывателями Елабуги и Сарапуля. Но никакие обманы и вымогательства не останавливали штабс-ротмистра: в его квартире всегда было особое помещение для бездомных и больных кошек и собак. Д. сама за ними ухаживала, сама лечила их и всячески опекала. Страсть к животным сохранилась у нее до конца жизни. Ходила Д. всегда в мужском платье, обыкновенно в синем чекмене на крючках, шароварах и фуражке на военный покрой. Только отсутствие усов и множество мелких морщин на смуглом и весьма утомленном лице, да чересчур малый для мужчины рост обнаруживали пол Д. Нужно сказать, что Д. чрезвычайно не любила, когда к ней обращались, как к женщине. Насколько ей это бывало неприятно, показывает следующий случай. Сын ее, Иван Васильевич Чернов, засватав невесту, послал ей письмо, прося благословения. Д., вскрыв конверт и увидев, что сын называет ее "маменькой", немедленно порвала письмо и не ответила на него. Брат ее передал Ивану Васильевичу судьбу письма, и тот отправил другое, чисто делового характера. Дозволение на брак было послано. Несмотря на некоторые свои странности, Д. пользовалась любовью и уважением окружающих, видевших в ней не только "девицу кавалериста", не только известную писательницу, но доброго, отзывчивого человека, всегда готового помочь словом и делом.

Что касается литературной деятельности Д., то произведения ее в свое время не только читались, но и пользовались значительным успехом, доказательством чего служат отзывы Пушкина о Д. Он признавал несомненный талант в авторе "Записок" и побуждал Д. к дальнейшей литературной деятельности. "Будьте смелы", - пишет А. С. Пушкин Дуровой, - "вступайте на поприще литературное столь же отважно, как и на то, которое вас прославило". Для нашего времени произведения Д. в значительной мере уже утратили свой интерес. Некоторая неправдоподобность и запутанность фабулы, бледность и неестественное положение героев составляют общую черту повестей и рассказов Д., черту, которую ей охотно прощали современники и которая много способствовала тому, что произведения Д. теперь почти забыты. Писала Д. под псевдонимом Ал. Андр. Александрова и Девицы-Кавалериста. Из литературных ее трудов известны следующие:

"Записки" (отрывок), "Современник" 1836, ч. 2. - "Кавалерист-Девица", происшествие в России. СПб. 1836. 8°. - "Записки Александрова", добавление к "Девице-Кавалеристу", М., 1839, 8°. - "Елена, T - ская красавица", "Библ. для Чтения" 1837 г., т. 23, кн. I. - "Граф Маврицкий", "Библ. для Чтения", т. 27, кн. I. - "Год жизни в Петербурге" или "Невыгоды третьего посещения", СПб., 1838, 12°. - "Гудишки", ром. в 4-х ч., соч. Александрова, СПб., 1839, 12°. Посвящается кн. T. В. Юсуповой. - "Серный ключ", черемисская повесть. Сборник "Сто русских литераторов", СПб., т. I. - "Повести и рассказы", в 4-х ч., СПб., 1839, 16°. - "Клад", СПб., 1840, 16°. - "Ярчук" или "Собака-духовидец", СПб., 1840. - "Угол", СПб., 1840, 12°. - "Павильон", повесть - "Отеч. Записки", 1839. № 2. "Академический Месяцеслов", 1867, стр. 98. - "Весть" 1866, № 35. - "СПб. Ведом." 1861, № 3. - "Библ. Записки", 1859, № 5, стр. 133. - "Девица-воин", стихотв. "Маяк", 1840, ч. 8, стр. 27. - "Голос", 1863, № 346. - "Энциклопедический лексикон" Плюшара. - "Настольный словарь" Толля. - "Биографич. словарь русских писательниц" кн. Голицына. - "Иллюстр. Газета", 1866, т. 17. № 18, стр. 287. - "Вятские Губ. Ведом.", 1866, № 18 и 40. - "СПб. Ведом.", 1866, № 125. - Мордовцев: "Русские женщины XIX в.". СПб., 1874 г. - "Воспоминания Т. П. Пассек", т. II, стр. 333. - "Русск. Архив", 1872, стр. 2043. - "Русский Архив", 1872, стр. 199. - Соч. А. С. Пушкина, под ред. П. О. Морозова, т. V, 297, 348; т. VII, 401, 408. - Геннади: "Словарь", 1, 325. - Соч. Белинского, III, 76; IV, 128. - "Библиот. для чтения", 1840, т. 42, отд. VI, стр. 24. - "Киевская Старина", 1886, т. XIV, стр. 398. - "Исторический Вестник", 1860, № 2, стр. 414. - Байдаров: "Кавалерист-девица Александрова-Дурова", СПб., 1887. - "Русская Старина", 1890, № 9.

{Половцов}

Дурова, Надежда Андреевна

(известна также под именем Александра Андреевича Александрова ) - кавалерист-девица и писательница. Род. Д. в 1783 г. (а не в 1789 или 1790 г., который обыкновенно указывают ее биографы, основываясь на ее же "Записках") от брака гусарского ротмистра Д. с дочерью малороссийского помещика Александровича, вышедшей за него против воли родителей. Д. с первых дней должны были вести скитальческую, полковую жизнь. Мать, страстно желавшая иметь сына, возненавидела свою дочь, и воспитание последней было почти всецело поручено гусару Астахову. "Седло, - говорит Д., - было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полковая музыка - первыми детскими игрушками и забавами". В такой обстановке ребенок рос до 5 лет и усвоил себе привычки и наклонности резвого мальчика. В 1789 г. отец Д. поступил в город Сарапул Вятской губернии на место городничего. Мать стала приучать ее к рукоделию, хозяйству; но дочери не нравилось ни то, ни другое, и она втихомолку продолжала проделывать "военные штуки". Когда она подросла, отец подарил ей черкесского коня Алкида, езда на котором скоро стала ее любимым удовольствием. Восемнадцати лет Д. была выдана замуж, и через год у нее родился сын (об этом в "Записках" Д. не говорится). Она сблизилась с есаулом казачьего отряда, стоявшего в Сарапуле; возникли семейные неприятности, и она решилась осуществить свою давнишнюю мечту - поступить в военную службу. Воспользовавшись отправлением отряда в поход в 1806 г., она переоделась в казацкое платье и поскакала на своем Алкиде за отрядом. Нагнав его, она назвалась Александром Дуровым, сыном помещика, получила позволение следовать за казаками и в Гродне поступила в конно-польский уланский полк. Она участвовала в битвах при Гутшадте, Гейльсберге, Фридланде, всюду обнаруживала храбрость, была награждена солдатским Георгием и произведена в офицеры с переводом в мариупольский гусарский полк. Государь, до которого дошли слухи о ее поле, позволил ей называться Александровым и обращаться к нему с просьбами. Вскоре после этого Д. уехала в Сарапул к отцу, прожила там более двух дет и в начале 1811 г. вновь явилась в полк (уланский литовский). В Отечественную войну она участвовала в сражениях под Смоленском, Колоцким монастырем, при Бородине, где была контужена в ногу, и уехала для лечения в Сарапул. В мае 1813 г. она снова появилась в действующей армии и приняла участие в войне за освобождение Германии, отличившись при блокаде крепости Модлина и городов Гамбурга и Гарбурга. Только в 1816 г., уступая просьбам отца, она вышла в отставку с чином штаб-ротмистра и пенсионом и жила то в Сарапуле, то в Елабуге. Ходила она постоянно в мужском костюме, сердилась, когда обращались в ней, как к женщине, и вообще отличалась большими странностями, между прочим - необыкновенной любовью к животным. Скончалась в 1866 г.

Литературная деятельность Д. началась появлением в свет нескольких отрывков из ее "Записок" (в "Современнике", 1836, № 2). Пушкин глубоко заинтересовался личностью Д., писал о ней хвалебные, восторженные отзывы на страницах своего органа и побуждал ее к писательской деятельности. В том же году (1836) появились в 2-х частях "Записки" Д. под заглавием "Кавалерист-Девица". Прибавление к ним ("Записки") вышло в 1839 г. Они имели большой успех, побудивший Д. к сочинению повестей и романов. С следующего же года она стала печатать свои произведения в "Современнике", "Библиотеке для чтения", "Отеч. Записках" и др. журн.; затем они появлялись и отдельно ("Гудишки", "Повести и рассказы", "Угол", "Клад"). Все они в свое время читались, вызывали даже хвалебные отзывы со стороны критиков, но литературного значения не имеют и останавливают внимание только своим простым и выразительным языком.

Ср. ст. в "Энциклопедическом Лексиконе" Плюшара (т. XVII); "Биография Д." (в "Вятских Губерн. Ведом." за 1866 г., № 28); Суворин, "Кавалерист-девица и Пушкин" (в "Новом Времени" за 1887 г. по поводу выхода в свет книги Байдарова: "Кавалерист-девица Александров-Дурова"); Биография Д. во "Всемирной Иллюстрации" 1887 г.; Блинов, "Кавалерист-девица и Дуровы" (в "Историческом вестнике", 1888, № 2); Лашманов, "Надежда Андр. Дурова" (в "Русской Старине", 1890 г., № 9).

В. Рудаков.

{Брокгауз}

Дурова, Надежда Андреевна

(Александров Александр Андреевич) - известная в истории и литературе под именем "кавалерист-девицы", род. в Киеве в 1783 г. и была дочерью гусар. ротм-ра Д., впоследствии Сарапульского городничего. Вверенная воспитанию денщика-гусара, татарина Ахматова, сильно привязавшегося к ребенку, она с малолетства полюбила воен. жизнь и службу. "Седло, - рассказывала она впоследствии в своих записках, - было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полков. музыка - первыми детскими игрушками и забавами". 17 л. от роду Д. была выдана замуж за мелк. чин-ка Чернова, через год у нее родился сын (об этом в ее записках ничего не говорится), и, так. обр., прозвище "кавалерист-девица" является не соответствующим истине. Супруж. жизнь Черновых сложилась неудачно, и в 1806 г. Д., покоряясь давниш. мечте, решилась бежать вслед за проходившим через г. Сарапуль казач. полком. Одетая в казач. костюм, на своей лошади Алкиде, подаренной ей отцом, она нагнала казаков и упросила взять ее с собой, назвавшись дворян. сыном Александром Васильевым, против воли родителей решившим во что бы то ни стало поступить на воен. службу. Прибыв с полком в Гродно, Д. поступила на службу "товарищем" (рядовым) в Конно-Польский улан. п. под именем дворянина Александра Васильева Соколова. Несмотря на лишения и трудности, неразрывно связанные с солдат. жизнью, особенно при необходимости скрывать свой пол, она легко переносила их. С Конно-Польск. п. Д. участвовала в камп. 1807 г., в сражениях в французами при Гутштадте, Гейльсберге, Фридланде и во мног. мелк. стычках, всюду обнаруживая блестящую храбрость. М. проч., в сражении под Гутштадтом она выказала пример высокой доблести, спасши офицера от неминуемой гибели; по возвращении в Россию Д., вследствие всеподданнейш. ходатайства ее дяди (по просьбе отца) о розыске Надежды Черновой, товарища Конно-Польского полка Соколова, сделалась известна Имп. Александру I, который милостиво отнесся к ней, пожаловал ей за подвиг под Гутштадтом солдатский Георг. крест и произвел "у.-офицера Соколова" в корнеты, с переводом в Мариупол. гусар. п., повелев ей вместе с тем называться впредь по своему имени Александровым. В 1810 г. Д. была командирована ординарцем к Милорадовичу, главнокомандующему рез. армией, в Киев. а в 1811 г. переведена в Литовский улан. п., с которым приняла участие в Отеч. войне 1812 г., в сражениях под Смоленском и при Бородине, состоя орд-цем при генерале Кановницыне. После Бородин. боя у Д. вышла неприятность с полков. командиром, вследствие чего она упросила Кутузова взять ее к себе в ординарцы. Однако сильн. контузия в ногу под Бородином и изнурит. лихорадка побудили Д. взять отпуск и уехать домой в Сарапуль для лечения. Весной 1813 г. она вернулась в полк и участвовала с ним в походе 1813-1814 гг., причем отличилась при блокаде крепости Модлин и осаде Гамбурга. По взятии Парижа Д. воспользовалась мирн. временем, чтобы с одним из товарищей объехать Голштинию, которая ей оч понравилась. В 1815 г. ей снова пришлось идти в поход за границу, по возвращении из которого Д. в 1816 г. была командирована по делам полка в СПб. в комиссариат. В том же 1816 г. Д. вышла по болезни в отставку с чином штабс-ротм-ра и пенсией в размере 1 т. руб. в г. и поселилась в Сарапуле у престарелого отца. Уездная будничная обстановка не соответствовала романтической натуре Д., и она нередко отлучалась в СПб. Послед. годы жизни Д. провела в Елабуге. В 1836 г. она издала свою автобиографию под заглавием "Записки кавалерист-девицы", при посредстве и поддержке Пушкина, напечатавшего отрывки из этих записок в своем "Современнике" и рекомендовавшего их публике. С этих пор Д., побуждаемая Пушкиным к дальнейшей писательск. деятельности, занялась лит-рой и участвовала во мног. журналах ("Современник", "Библ. для чтения", "Отеч. Зап." и др.). Умерла она в 1866 г. в Елабуге. Похороны Д. почтил квартировавший там в то время 8-й рез. батальон, отдав праху ее воин. почести, причем Георг. крест. нес офицер. На ее полузабытой могиле 14-й драг. (впоследствии улан.) Литовский п. (бывший Литов. улан.), в котором прошла часть боев. службы Д., в 1901 г. по случаю предстоявшего 100-лет. юбилея полка, соорудил памятник, надпись на котором заканчивается словами: "Вечная память, в назидание потомству, ее доблестной душе". К 100-летн. же юбилею Литов. драг. п. в 1903 г. собрал при полков. музее небол. коллекцию, посвященную памяти Д.-штабс-ротмистра Александрова и состоящую из ее портретов, автографов, сочинений и рукоделий, копий с документов, относящихся к ее службе, и литературе о ней. По отзывам современников, Д. обладала экзальтированным, восторженным характером, отличалась редкой душевной добротой и не была чужда нек-рым странностям и причудам. Одевалась она всегда в мужск. платье (синий чекмен на крючках), с Георг. крестом в петлице, и носила фуражку воен. покроя. Все сочинения Д. изданы под именем Александрова и в свое время пользовались успехом. В числе их известны: "Год жизни в Петербурге", "Граф Маврицкий", роман "Гудишки", повести "Ярчук", "Клад", "Уголь" и др. (Байдаров . Кавалерист-девица Александров-Дурова. СПб., 1887; Мордовцев . Русские женщины XIX в.; Сакс . Кавалерист-девица шт.-ротм. А. А. Александров. СПб., 1912).

{Воен. энц.}

Дурова, Надежда Андреевна

{Половцов}

Дурова, Надежда Андреевна

(1783-1866). Рус. прозаик, более известная произв. др. жанров (мемуаристики, романтической прозы), первая в рус. армии женщина-офицер.

Большая биографическая энциклопедия . 2009 .

Смотреть что такое "Дурова, Надежда Андреевна" в других словарях:

Дурова, Надежда Андреевна - (АЛЕКСАНДРОВЪ, Александръ Андреевичъ), извѣстная въ исторіи и литературѣ подъ именемъ кавалеристъ дѣвицы род. въ Кіевѣ въ 1783 г. и б. дочерью гусар. ротм ра Д., впослѣдствіи Сарапульскаго городничаго. Ввѣренная воспитанію денщика гусара,… … Военная энциклопедия

Надежда Андреевна Дурова

Кавалерист-девица

Часть первая

Детские лета мои

Мать моя, урожденная Александровичева, была одна из прекраснейших девиц в Малороссии. В конце пятнадцатого года ее от рождения женихи толпою предстали искать руки ее. Из всего их множества сердце матери моей отдавало преимущество гусарскому ротмистру Дурову; но, к несчастию, выбор этот не был выбором отца ее, гордого властолюбивого пана малороссийского. Он сказал матери моей, чтоб она выбросила из головы химерическую мысль выйти замуж за москаля, а особливо военного. Дед мой был величайший деспот в своем семействе; если он что приказывал, надобно было слепо повиноваться, и не было никакой возможности ни умилостивить его, ни переменить однажды принятого им намерения. Следствием этой неумеренной строгости было то, что в одну бурную осеннюю ночь мать моя, спавшая в одной горнице с старшею сестрою своей, встала тихонько с постели, оделась, и, взяв салоп и капор, в одних чулках, утаивая дыхание, прокралась мимо сестриной кровати, отворила тихо двери в залу, тихо затворила, проворно перебежала ее и, отворя дверь в сад, как стрела полетела по длинной каштановой аллее, оканчивающейся у самой калитки. Мать моя поспешно отпирает эту маленькую дверь и бросается в объятия ротмистра, ожидавшего ее с коляскою, запряженною четырьмя сильными лошадьми, которые, подобно ветру, тогда бушевавшему, понесли их по киевской дороге.

В первом селе они обвенчались и поехали прямо в Киев, где квартировал полк Дурова. Поступок матери моей хотя и мог быть извиняем молодостию, любовью и достоинствами отца моего, бывшего прекраснейшим мужчиною, имевшего кроткий нрав и пленительное обращение, но он был так противен патриархальным нравам края малороссийского, что дед мой в первом порыве гнева проклял дочь свою.

В продолжение двух лет мать моя не переставала писать к отцу своему и умолять его о прощении; но тщетно: он ничего слышать не хотел, и гнев его возрастал, по мере как старались смягчить его. Родители мои, потерявшие уже надежду умилостивить человека, почитавшего упорство характерностью, покорились было своей участи, перестав писать к неумолимому отцу; но беременность матери моей оживила угасшее мужество ее; она стала надеяться, что рождение ребенка возвратит ей милости отцовские.

Мать моя страстно желала иметь сына и во все продолжение беременности своей занималась самыми обольстительными мечтами; она говорила: «У меня родится сын, прекрасный, как амур! я дам ему имя Модест; сама буду кормить, сама воспитывать, учить, и мой сын, мой милый Модест будет утехою всей жизни моей…» Так мечтала мать моя; но приближалось время, и муки, предшествовавшие моему рождению, удивили матушку самым неприятным образом; они не имели места в мечтах ее и произвели на нее первое невыгодное для меня впечатление. Надобно было позвать акушера, который нашел нужным пустить кровь; мать моя чрезвычайно испугалась этого, но делать нечего, должно было покориться необходимости. Кровь пустили, и вскоре после этого явилась на свет я, бедное существо, появление которого разрушило все мечты и ниспровергнуло все надежды матери.

«Подайте мне дитя мое!» - сказала мать моя, как только оправилась несколько от боли и страха. Дитя принесли и положили ей на колени. Но увы! это не сын, прекрасный, как амур! это дочь, и дочь богатырь!! Я была необыкновенной величины, имела густые черные волосы и громко кричала. Мать толкнула меня с коленей и отвернулась к стене.

Через несколько дней маменька выздоровела и, уступая советам полковых дам, своих приятельниц, решилась сама кормить меня. Они говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его. Меня принесли; мать взяла меня из рук женщины, положила к груди и давала мне сосать ее; но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее; маменька думала преодолеть мое упрямство терпением и продолжала держать меня у груди, но, наскуча, что я долго не беру, перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я, как видно, управляемая судьбою, назначавшею мне солдатский мундир, схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки.

«Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте», - говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою.

Мне минуло четыре месяца, когда полк, где служил отец мой, получил повеление идти в Херсон; так как это был домашний поход, то батюшка взял семейство с собою. Я была поручена надзору и попечению горничной девки моей матери, одних с нею лет. Днем девка эта сидела с матушкою в карете, держа меня на коленях, кормила из рожка коровьим молоком и пеленала так туго, что лицо у меня синело и глаза наливались кровью; на ночлегах я отдыхала, потому что меня отдавали крестьянке, которую приводили из селения; она распеленывала меня, клала к груди и спала со мною всю ночь; таким образом, у меня на каждом переходе была новая кормилица.

Ни от переменных кормилиц, ни от мучительного пеленанья здоровье мое не расстраивалось. Я была очень крепка и бодра, но только до невероятности криклива. В один день мать моя была весьма в дурном нраве; я не дала ей спать всю ночь; в поход вышли на заре, маменька расположилась было заснуть в карете, но я опять начала плакать, и, несмотря на все старания няньки утешить меня, я кричала от часу громче: это переполнило меру досады матери моей; она вышла из себя и, выхватив меня из рук девки, выбросила в окно! Гусары вскрикнули от ужаса, соскочили с лошадей и подняли меня всю окровавленную и не подающую никакого знака жизни; они понесли было меня опять в карету, но батюшка подскакал к ним, взял меня из рук их и, проливая слезы, положил к себе на седло. Он дрожал, плакал, был бледен, как мертвый, ехал не говоря ни слова и не поворачивая головы в ту сторону, где ехала мать моя. К удивлению всех, я возвратилась к жизни и, сверх чаяния, не была изуродована; только от сильного удара шла у меня кровь из рта и носа; батюшка с радостным чувством благодарности поднял глаза к небу, прижал меня к груди своей и, приблизясь к карете, сказал матери моей:

«Благодари Бога, что ты не убийца! Дочь наша жива; но я не отдам уже ее тебе во власть; я сам займусь ею». Сказав это, поехал прочь и до самого ночлега вез меня с собою; не обращая ни взора, ни слов к матери моей.

С этого достопамятного дня жизни моей отец вверил меня промыслу божию и смотрению флангового гусара Астахова, находившегося неотлучно при батюшке как на квартире, так и в походе. Я только ночью была в комнате матери моей; но как только батюшка вставал и уходил, тотчас уносили меня. Воспитатель мой Астахов по целым дням носил меня на руках, ходил со мною в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблею, и я хлопала руками и хохотала при виде сыплющихся искр и блестящей стали; вечером он приносил меня к музыкантам, игравшим пред зарею разные штучки; я слушала и, наконец, засыпала. Только сонную и можно было отнесть меня в горницу; но когда я не спала, то при одном виде материной комнаты я обмирала от страха и с воплем хваталась обеими руками за шею Астахова. Матушка, со времени воздушного путешествия моего из окна кареты, не вступалась уже ни во что, до меня касающееся, и имела для утешения своего другую дочь, точно уже прекрасную, как амур, в которой она, как говорится, души не слышала.

Дед мой, вскоре по рождении моем, простил мать мою и сделал это весьма торжественным образом: он поехал в Киев, просил Архиерея разрешить его от необдуманной клятвы не прощать никогда дочь свою и, получив пастырское разрешение, тогда уже написал к матери моей, что прощает ее, благословляет брак ее и рожденное от него дитя; что просит ее приехать к нему, как для того, чтобы лично принять благословение отца, так и для того, чтобы получить свою часть приданого. Мать моя не имела возможности пользоваться этим приглашением до самого того времени, как батюшке надобно было выйти в отставку; мне было четыре года с половиною, когда отец мой увидел необходимость оставить службу. В квартире его, кроме моей кроватки, были еще две колыбели; походная жизнь с таким семейством делалась невозможною; он поехал в Москву искать места по статской службе, а мать со мною и еще двумя детьми отправилась к своему отцу, где и должна была жить до возвращения мужа. Взяв меня из рук Астахова, мать моя не могла уже ни одной минуты быть ни покойна, ни весела; всякий день я сердила ее странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей, и когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, то я с плачем просила, чтоб она дала мне пистолет, как я говорила, пощелкать; одним словом, я воспользовалась как нельзя лучше воспитанием, данным мне Астаховым! С каждым днем воинственные наклонности мои усиливались, и с каждым днем более мать не любила меня. Я ничего не забывала из того, чему научилась, находясь беспрестанно с гусарами; бегала и скакала по горнице во всех направлениях, кричала во весь голос: «Эскадрон? направо заезжай! с места! марш-марш!» Тетки мои хохотали, а матушка, которую все это приводило в отчаяние, не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать. Отец мой получил место городничего в одном из уездных городов и отправился туда со всем своим семейством; мать моя, от всей души меня не любившая, кажется, как нарочно делала все, что могло усилить и утвердить и без того необоримую страсть мою к свободе и военной жизни: она не позволяла мне гулять в саду, не позволяла отлучаться от нее ни на полчаса; я должна была целый день сидеть в ее горнице и плесть кружева; она сама учила меня шить, вязать, и, видя, что я не имею ни охоты, ни способности к этим упражнениям, что все в. руках моих и рвется и ломается, она сердилась, выходила из себя и била меня очень больно по рукам.

Вопреки названию фильма Рязанова – «Гусарская баллада», прототип Шурочки Азаровой - «кавалерист-девица» Надежда Дурова в гусарах служила недолго, в основном - в уланах. Потому что гусаром ей несподручно было отбиваться от влюбленных дам…

В начале 1830-х годов на улицах Елабуги легко было встретить неприметного господина лет пятидесяти в шароварах, фуражке военного покроя и синем казачьем кафтане, с Георгиевским крестом на груди. Человек этот был небольшого роста, тщедушен, лицо имел рябое и морщинистое, волосы и глаза мышиного цвета - словом, внешность самая невыигрышная. Но стоило маленькому господину где-нибудь в гостях, в хорошей компании, с удобством усесться в курительной, уперев одну руку в колено, а в другой держа трубку с длинным чубуком, да заговорить о былых сражениях, о походной жизни, о лихих товарищах - как его маленькие невыразительные глазки загорались огнем энтузиазма, лицо одушевлялось, и всякому становилось понятно, что это человек много переживший, вдоволь нюхнувший пороху, славный рубака, герой и вообще молодец. А если при этом в курительной вдруг оказывался какой-нибудь залетный чужак, то кто-то из местных не отказывал себе в удовольствии шепнуть на ухо: «А ведь отставной штабс-ротмистр Александров - женщина!» Далее следовала немая сцена…

Когда в 1836 году вышла в свет книга «Кавалерист-девица. Происшествие в России», завеса над тайной этого странного маскарада приоткрылась.

ПУШКИН ХОХОЧЕТ

А ведь о Надежде Дуровой мир мог бы не узнать. Её мемуары увидели свет благодаря стечению обстоятельств и весёлости . В 1829 году на Кавказе он познакомился с неким Василием Андреевичем Дуровым и пришёл в восторг от особого рода наивного цинизма этого человека. Пушкин несколько дней не мог расстаться с ним, причём всё это время хохотал. «Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты, – вспоминал поэт. – Наконец он проигрался, и я довез его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей». Всевозможные способы достать их были Дуровым думаны-передуманы. Бывало, что он будил Пушкина ночью: «Александр Сергеевич! Так как же все-таки мне достать сто тысяч?» Пушкин отвечал первое попавшееся, например: «Украсть!» - «Я об этом думал, - ничуть не удивляясь, отвечал Дуров, - но не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть». - «Украдите полковую казну», - советовал в другой раз Пушкин. Оказывалось, что Дуров уже рассматривал и этот вариант, но нашёл в нем множество сложностей. «Просите денег у государя», - снова советовал Пушкин. Дуров и об этом, оказывается, уже думал, и не только думал, но даже и писал царю! «Как?! Безо всякого на то права?» - хохотал Пушкин. «Ну да, я с того и начал свое письмо: так, мол, и так, ваше величество! Я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастие моей жизни; но на милость образца нет». - «И что государь ответил вам?» - «Увы, ничего!» Пушкин продолжал выдумывать всё более и более фантастические варианты: «Попросите у Ротшильда!» - «Думал и об этом. Но единственный способ выманить у Ротшильда сто тысяч - это развеселить его. Рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей! Столько трудностей!..» Пушкин был поражен: нельзя было назвать такой дикой нелепицы, о которой Дуров бы уже не думал… Расстались они на том, что Василий Андреевич попросит денег у англичан, написав им письмо: «Господа англичане! Я бился об заклад на 10 000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100 000. Господа англичане! Избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие». Несколько лет потом поэт ничего не слышал о Дурове, а потом получил письмо: «История моя коротка: я женился, а денег все нет». Пушкин ответил: «Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один ещё, видно, вам не удался». В следующий раз Дуров написал ему по поводу своей сестры, желающей опубликовать свои мемуары. Ознакомившись с ними, Александр Сергеевич был поражен причудливостью всего семейства. Но мемуары были хороши, по-настоящему хороши. Впервые о войне писала женщина - и это чувствовалось в каждом абзаце. Диспозиция, ход сражения, хитроумные манёвры - ни на чем подобном Дурова не останавливалась. Зато подробно описывала, каково носить неудобные сапоги, как она замерзла, как болела нога, как хотелось спать и как страшно было, что однажды её все-таки разоблачат. Пушкин оценил прелесть и оригинальность этих записок и взялся издать их в своем «Современнике».

УСАТЫЙ НЯНЬ

Своё рождение эта, пожалуй, самая странная женщина начала XIX столетия описывала в поразительных подробностях, будто осознала себя с первых минут на земле и даже раньше. Мать Дуровой была красавицей, да к тому же наследницей одного из богатейших панов Малороссии. А в женихи выбрала не ровню - гусарского ротмистра, ни кола ни двора, да ещё и, к неудовольствию отца, - москаля. Не добившись от родителей согласия, своевольная девица в одну прекрасную украинскую ночь, крадучись, держа башмачки в руках, выбралась из дома. За воротами ее ждала коляска ротмистра Дурова. В первой подвернувшейся сельской церкви беглецы обвенчались. Со временем родители невесты их простили. Но в наследстве, увы, все-таки урезали.

Дуров привез молодую жену в свой полк, и они зажили на его скудное офицерское довольствие. Вскоре новобрачная обнаружила, что беременна. Большой радости это известие ей не доставило: жизнь без денег, без нарядов, без прислуги нелегка, а тут ещё ребенок. К тому же она была почему-то уверена, что родится мальчик, придумала красивое имя - Модест, но родилась девочка. «Полковые дамы говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его, - повествует Дурова в своей книге. - Меня принесли, мать взяла меня из рук женщины, приложила к груди. Но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала её. Наскуча, что я долго не беру, мать перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у неё в гостях дамою. В это время я схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула её деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки. «Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка и никогда не показывайте», - говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою».

Дальше - больше. Как-то раз ехали в карете, а годовалая Надя всё кричала и не унималась. И тогда маменька в досаде выхватила её из рук няньки и швырнула в окно. Окровавленный свёрток подобрали гусары. Ко всеобщему изумлению, ребёнок был жив. Отец, узнав о случившемся, отдал Надю на попечение рядового гусара Астахова - подальше от матери. Гусар растил девочку до пяти лет. Надиными первыми игрушками были пистолет и сабля. А верхом она научилась скакать раньше, чем ходить. И тут жизнь круто изменилась - отец подал в отставку и получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. С гусаром Астаховым девочка была разлучена и снова поступила на попечение жестокосердной матери, которая, обнаружив в дочери слишком много мальчишеского, стала спешно переучивать её по подобающему женскому полу образцу. Наденьку усадили за рукоделие, к которому она оказалась поразительно неспособна, и мать кричала: «Другие хвалятся работою дочерей своих, а я стыжусь, бегу скорее закрыть гадкое твое кружево! Сороки не могли бы так напутать!» А девочку тянуло бегать по лугу, скакать верхом, петь, кричать, а то и устраивать взрывы, бросая в печку порох. Но всё это было Наденьке запрещено. Выходило, что женский мир, предназначенный ей от рождения, - мир скуки, несвободы и мизерных дел, а мужской мир, который она успела полюбить, - мир вольницы, свободы и деятельности. К тому же она была нехороша собой, с оспинами по всему лицу, да и смугла, что в те времена считалось большим недостатком. Даже горничная пеняла ей: «Вы хоть бы умывались чем-нибудь, барышня, хреном или кислым молоком». Но обиднее всего - слова отца: «Если б вместо Надежды был у меня сын, я не тревожился бы, что будет со мною под старость». Впрочем, сын (тот самый младший брат Наденьки и будущий знакомец Пушкина) у него тоже был, и отец не таясь отдавал ему предпочтение перед дочерью…

Сколько слёз было пролито от всех этих обид! Иной раз Наденьке казалось, что среди людей ей вообще нет места. Что ж! Она привязалась к коню - отцовский жеребец Алкид, считавшийся злым и неукротимым, был послушен ей, словно собака. По ночам, когда дом затихал, девочка крадучись пробиралась в конюшню, выводила Алкида и предавалась бешеной скачке. Однажды, вернувшись под утро домой, она не нашла сил раздеться и уснула прямо в верховой одежде - так открылись ее ночные прогулки. Мать, в очередной раз посетовав, что не справляется с такой ужасной дочерью, отослала её с глаз долой - к родне на Украину. Там случилось событие, которое чуть было не примирило воспитанницу гусара Астахова с женской долей. Романтичный соседский юноша, сын богатой помещицы Кирияковой, влюбился в неё, несмотря на всю её некрасивость. Они каждое утро бегали на свидания - в церковь, на раннюю литургию. В притворе садились на скамью и разговаривали полушепотом, держась за руки. Но внезапная набожность молодого человека насторожила его мать, она обо всем узнала - и запретила сыну даже мечтать о женитьбе на бесприданнице Дуровой. «Я долго скучала о молодом Кирияке. Это была первая склонность, и думаю, что если б тогда отдали меня за него, то я навсегда простилась бы с воинственными замыслами», - пишет Дурова. Но кое о чём она в своей книге не упоминает ни слова. О том, что в 18 лет по воле родителей она была выдана замуж за незначительного и скучного человека - судебного заседателя Василия Степановича Чернова. И что через год родился сын Иван, к которому Надежда осталась так же бесчувственно равнодушна, как и к мужу (и как к ней самой относилась её собственная мать). И что в конце концов, влюбившись в заезжего казачьего есаула, она ускакала на верном Алкиде вслед за его полком, переодевшись в казачье платье. Некоторое время Дурова жила со своим есаулом под видом денщика, но и этот союз оказался непрочным: где-то у западной границы империи Надежда покинула возлюбленного. Ни о чём этом в ее «Записках…» не упомянуто. Шесть лет, в течение которых происходили все эти события, вычеркнуты Дуровой из собственной биографии при помощи нехитрого приема: из книги следует, что она родилась в 1789-м, тогда как на самом деле - в 1783-м.

Надо сказать, любовницы и жены офицеров не так уж редко переодевались денщиками, чтобы сопровождать своих возлюбленных в военных походах. Но рано или поздно дамы возвращались домой - в женском обличье, разумеется. А вот Надежда Дурова не вернулась. Ей, с её склонностью к оружию, верховой езде, широким просторам и кочевой жизни, армейская среда подходила, как вода - рыбе. Только вот у казаков оставаться было никак невозможно. Дело в том, что казакам полагалось носить бороду, а у Надежды Андреевны бороды не росло. При поступлении её в полк вопрос о безбородости не встал: Дурову приняли за 14-летнего юношу. Но ясно же, что и через год-другой признаков взросления на лице у «юноши» по-прежнему не появится - и что тогда? А тут ещё одна востроглазая казачка шепнула, ухмыляясь: «Барышня, послушайте, что я вам скажу…» Наденька не подала виду, что испугалась. Но поняла: пора уносить ноги в регулярную армию, где бород не требовалось.

Кое-как добравшись до расположения ближайшего кавалеристского полка - им оказался Коннопольский уланский, - она явилась к ротмистру, назвалась Александром Васильевичем Соколовым и попросилась на службу. «Вы дворянин? Как же это сделалось, что вы носите казачий мундир?» - удивился ротмистр (среди рядовых казаков дворян не было). «Отец не хотел отдавать меня в военную службу, я ушёл тихонько, присоединился к казачьему полку». Ей поверили, зачислили в полк товарищем (чин рядовых дворянского происхождения) и выдали мундир с шерстяными эполетами, кивер с султаном, белую перевязь с подсумком и сапоги с огромными шпорами. «Все это очень чисто, очень красиво и очень тяжело!» - записала Дурова.

«КОРНЕТ, ВЫ - ЖЕНЩИНА?»

Каждое утро для нее теперь начиналось с обучения военным приемам. «Надобно, однако ж, признаться, что я устаю смертельно, размахивая тяжелою пикою - особливо вертеть ею над головой; и я уже несколько раз ударила себя по голове. Не совсем покойно действую саблею; мне всё кажется, что я порежусь ею; впрочем, я скорее готова поранить себя, нежели показать малейшую робость». Не прошло и полгода, как ей довелось впервые испытать свою храбрость в бою - на большой европейской войне, которую Россия в союзе с Англией, Швецией и Пруссией повела против Наполеона. «Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что я с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания; я думала, так надобно, и очень удивлялась, что вахмистр чужого эскадрона, подле которого я неслась, кричал на меня: «Да провались ты отсюда! Зачем ты здесь скачешь?»

В первом же бою она умудрилась совершить подвиг и чуть не потеряла своего верного Алкида. Дело было так: Дурова увидела, как неприятельские драгуны сбили с коня какого-то русского офицера и уж подняли сабли, чтобы зарубить его. Она поспешила на выручку с пикой наперевес. Поразительно, но её вид оказался достаточно грозным, чтобы французы обратились в бегство, и раненый офицер был спасен. Пришлось посадить его на своего коня. Подбежавшему рядовому пехотинцу Дурова доверила под уздцы увести Алкида с его полуживой поклажей подальше от сражения, выговорив условие, что конь будет отослан ей в Коннопольский полк. А сама осталась пешей среди всеобщей скачки и стрельбы. Не прошло и нескольких часов, как ей встретился знакомый поручик, скачущий на Алкиде. Дурова ахнула и бросилась наперерез. «Разве эта лошадь твоя? - удивился поручик. - Какой-то мошенник только что продал мне её за два червонца». Позже Алкид несколько раз спасал ей жизнь. То Дурова заснет на привале, а тем временем велят отступать, и конь, фыркая, разбудит её, а потом вывезет каким-то чудом прямиком в новое расположение полка. То без всякого понуждения отпрыгнет далеко в сторону, когда ему под ноги упадет вражеская граната, - оставалось только поражаться, что осколки не задели ни коня, ни наездницу. Позже, когда Алкид погиб (застоявшись в стойле, вырвался порезвиться, стал прыгать через крестьянские плетни, а из одного торчал заостренный кол, пропоровший коню брюхо), это стало страшным потрясением для Надежды Андреевны. Она всерьез горевала, что не сумела умереть вместе со своим Алкидом. Собственно, кроме этого коня и войны, у неё ничего хорошего в жизни не было.

Поразительно, но, раз за разом бывая в сражениях, размахивая то саблей, то пикой, Надежда совсем не проливала чужой крови (это всё-таки было бы выше ее женских сил!). Единственное умерщвленное ею существо был гусь, которого она поймала и обезглавила к рождественскому ужину для своего изголодавшегося отряда. А между тем положение армии делалось всё хуже. В конце мая 1807 года французы загнали русских в ловушку. Левый берег реки Алле меньше всего подходил для обороны, и диспозиция была так неудачна, что Наполеон не поверил своим глазам и заподозрил какую-то военную хитрость, но увы! Хитрости не было. Полк Дуровой оказался в сущем аду - узком месте между рекой и оврагом, по которому враг так и жарил ядрами. Ночь, давка, паника - крик стоял ужасный. Те, кому удалось выбраться, попадали под французские штыки. Десять тысяч русских погибли в том бою, да и война была проиграна. Дело кончилось тем, что царь и Наполеон встретились и заключили Тильзитский мир. В жизни Дуровой это событие оказалось судьбоносным! Ведь в Тильзите она впервые увидала государя и… влюбилась. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Государем пленялись все поголовно: рядовые, унтера, молоденькие офицерики и седовласые генералы… Вопреки всем своим бедам армия ревела от восторга и пожирала глазами того, кому, в сущности, была обязана своим поражением. «Государь наш красавец, - объясняет Дурова. - Кротость и милосердие изображаются в больших голубых глазах его, величие души в благородных чертах и необыкновенная приятность на румяных устах его! На миловидном лице молодого царя нашего рисуется вместе с выражением благости какая-то девическая застенчивость». На фоне Александра Наполеон ей совсем не понравился: толст, мал ростом, глаза круглые, взгляд тревожный - ну что это за герой, даже при всей его безмерной славе? С тех пор влюбленный улан Соколов - он же Наденька - принялся втайне мечтать о том, чтобы увидеть вновь обожаемого государя. Мечта сбылась довольно быстро - и в совершенно неожиданном варианте.

Все началось со странного вызова к главнокомандующему. Не такая улан Соколов была персона, чтобы им интересовались на столь высоком уровне - даже с учетом того, что меньше чем за год он дослужился до унтер-офицера. Но главнокомандующий сказал: «Я много слышал о вашей храбрости. А теперь вас желает видеть государь, я должен отослать вас к нему». Что все это значило - было решительно не ясно. У Дуровой забрали оружие и под охраной повели к саням. После нескольких дней тревоги и гаданий она оказалась в Петербурге, и её сразу принял государь. Собственно, состоялась почти точь-в-точь такая же сцена, что показана в фильме Рязанова. С той только разницей, что не Кутузов, а император Александр, покружив немного вокруг да около, набрался решимости и задал прямой вопрос: «Я слышал, что вы не мужчина, правда ли это?» Оказалось, что Наденьку выдало письмо, написанное отцу после побега из дому, - Дурова просила благословения на поступление в полк. Отец, задействовав все свои связи в армии, сумел её разыскать. А разыскав, потребовал водворить беглянку домой.

«Да, ваше величество, правда!» - потупилась Надежда. Они взглянули друг на друга - и оба покраснели. Государь был чувствителен и застенчив, Дурова - влюблена. Она выложила ему всё как на духу о причинах, побудивших решиться на столь экстравагантный поступок, и о тяготах, что пришлось претерпеть на войне. Царь только вздыхал да ахал. «Ваши начальники отзываются о вас с великой похвалой, - заключил он. - Вам полагается награда, после чего я с честью верну вас домой». При этих словах Надежда Андреевна вскрикнула от ужаса и пала к его ногам, обняв царственные колени: «Не отсылайте меня домой, ваше величество! Не отсылайте! Я умру там! Не отнимайте у меня жизни, которой я добровольно хотела пожертвовать для вас!» - «Чего же вы хотите?» - смущенно спросил Александр. «Быть воином! Носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую вы можете дать мне!» На том и порешили. Царю ещё пришла в голову идея перевести Дурову в какой-нибудь другой полк и дать ей новое имя, чтобы родня не смогла найти её снова. Так унтер-офицер Коннопольского уланского полка Александр Васильевич Соколов сделался офицером Мариупольского гусарского полка Александром Андреевичем Александровым. В выборе такой фамилии был намёк на великое расположение и покровительство царя Александра.

Вечером того дня Дурова записала в дневнике: «Видела его! Говорила с ним! Сердце моё слишком полно и так неизъяснимо счастливо, что я не могу найти выражений для описания чувств моих!» Перед отъездом в полк её ещё раз позвали во дворец, представили фаворитке царя - бесподобной Марии Антоновне Нарышкиной. Современник писал об этой женщине: «Кому в России неизвестно имя Марии Антоновны? Я помню, как, разиня рот, стоял я перед ее ложей (в театре) и преглупым образом дивился её красоте, до того совершенной, что она казалась невозможною». Даже со стороны было видно, что царь Нарышкину обожает. Дурова удивлялась сама себе: никакой ревности, никакой горечи, никакой зависти к этой блестящей, нарядной красавице, державшей в своих прелестных ручках сердце того, в кого Дурова была так отчаянно влюблена. Нарышкина - всего лишь прекраснейшая из женщин, а Дурова, на собственный взгляд, превзошла её, заслужив у царя право быть мужчиной! «Я всегда любила смотреть на дамские наряды, хотя сама ни за какие сокровища не надела бы их на себя; хотя их батист, атлас, бархат, цветы, перья и алмазы обольстительно прекрасны, но мой уланский колет лучше! По крайней мере, он мне более к лицу, а ведь это, говорят, условие хорошего вкуса: одеваться к лицу».

А уж как к лицу тоненькому безусому подпоручику Александрову пришелся нарядный гусарский мундир! Шитый золотом ментик, кивер набекрень, все эти шнурки, бахрома, кисти… А в провинциальных губерниях, где после заключения мира праздно стояли полки, дамы и барышни, как известно, неровно дышали к гусарам! Под их взорами, теперь постоянно обращенными на неё, Дурова чувствовала себя ужасно: «Довольно женщине посмотреть на меня пристально, чтобы заставить меня прийти в замешательство: мне кажется, что она поймет мою тайну». Но ничего подобного! Красотки видели в Надежде Андреевне только мужчину, и весьма привлекательного. В конце концов подпоручику Александрову пришлось перевестись из гусар обратно в уланы из-за одной барышни, полковничьей дочери, - та плакала ночи напролет, а отец выражал всё более явственное раздражение: отчего это, мол, подпоручик Александров воротит нос от его девочки и не изволит сделать предложение?

А между тем в армии бродили какие-то смутные слухи о женщине-кавалеристе: то ли уроде, то ли, наоборот, красавице, то ли старухе, то ли совсем юной девушке. Известно было и что ей покровительствует сам царь. Иной раз эти россказни доходили и до её ушей. Впрочем, подпоручик Александров научился выслушивать такие разговоры почти без смущения. Равно как и шуточки однополчан на тему своей безусости, тонкого стана, слишком маленьких и слабых ручек, скромности и боязливости с дамами. «Александров краснеет всякий раз, как при нём упомянешь о женской ножке, - хохотали сослуживцы. - И знаете, господа, почему? Да потому что он… (далее следовала драматическая пауза) девственник, господа!» Они явно ни о чём не догадывались. И все же Дурова на всякий случай ходила советоваться к полковому врачу: как бы ей избавиться от румянца на щеках? «Пейте больше вина, проводите ночи за картами и в волокитстве. Через два месяца этого похвального образа жизни вы получите самую интересную бледность лица», - посоветовал врач.

Она почувствовала, что, кажется, разоблачена, только встретившись с Кутузовым. Сам ли он рассмотрел очевидное своим единственным глазом, или что-то узнал от царя - неизвестно. Но только встретившись с Дуровой под Смоленском в 1812 году, в начале Отечественной войны, старый полководец преувеличенно ласково обратился к ней: «Так это вы? Я слышал о вас. Очень рад, очень рад! Останьтесь у меня ординарцем, если вам угодно». С этих пор она стала замечать, что и в полку на неё смотрят по-другому. Например, стараются лишний раз не употребить при ней крепкое бранное словцо. «Знают или нет?» - гадала Дурова. Судя по одному письму гусара, партизана и поэта Дениса Давыдова, - знали! «Поговаривали, что Александров - женщина, но так, слегка, - писал Давыдов. - Она очень уединена была и избегала общества столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров. Там нашли мы молодого уланского офицера, который только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: «Это Александров, который, говорят, - женщина». Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я её видел на фронте».

В Отечественную войну она уже командовала полуэскадроном. В день Бородинского сражения со своим полком защищала Семеновские флеши. Была контужена осколком ядра в ногу. Оправившись, снова вернулась на передовую, гнала французов по всей Европе, отличилась при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга… В 1816 году Надежда Андреевна, наконец, угомонилась и вышла в отставку в чине штабс-ротмистра. Дуровой было 33 года, из которых десять она прослужила в армии.

ЕЩЁ КАВАЛЕРИСТ-ДЕВИЦЫ

Было время, когда гражданскую скуку скрашивала Надежде Андреевне новая привязанность - крошечная собачка по имени Амур. «Да и как было не любить его! Кротость имеет неодолимую власть над нашим сердцем. Бедняжечка! Как он вился около ног моих. Однажды на рассвете выпустила его из горницы; но прошло четверть часа, его нет. Пошла искать его - нет нигде! Звала - нет! Наконец собачка моя пришла и села за воротами. Услышав лай её, я выглянула в окно и не могла не рассмеяться: она, как большая, подняла мордочку кверху и завыла. Но я дорого заплатила за этот смех!» Оказалось, собачка смертельно ранена. Амур умёр у хозяйки на руках. «С того времени мне случалось и танцевать всю ночь, и смеяться много, но истинного веселия никогда уже не было в душе моей: оно легло в могилу моего Амура. Многие найдут это странным; может быть, и хуже, нежели странным». Собственно, таких потрясений у неё в жизни было три: смерть Алкида, Амура и через несколько лет после этого – Александра I. Едва ли кто-то оплакивал царя горше Надежды Андреевны, не считая императрицы…

С обычными людьми у Дуровой по-прежнему не ладилось. К мужу и сыну нечего было и думать возвращаться! Впрочем, её приютил младший брат – тот самый Василий Андреевич Дуров, пушкинский знакомец. Живя у него, Надежда Андреевна с тоски стала писать, вовсе не рассчитывая, что это пустое занятие сведет её с самим Пушкиным. Но случилось невероятное, и вот её – в качестве писательницы – Александр Сергеевич пригласил в Петербург. Первая встреча с Пушкиным вышла неловкой: галантный поэт наговорил Надежде Андреевне комплиментов и поцеловал руку - Дурова покраснела, смешалась: «Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!» Писать о себе в женском роде (именно так написаны её мемуары) она могла, а говорить - уже нет. Разучилась… Роман «Кавалерист-девица. Происшествие в России», выйдя в свет, мгновенно сделался сенсацией. Все желали непременно познакомиться с Дуровой - она вошла в моду. Издала еще четыре тома повестей и рассказов: «Елена, Т-ская красавица», «Граф Маврицкий», «Ярчук собака-духовидец». Но интерес к её творениям угас, как только ветреное петербуржское общество нашло себе какую-то новую модную игрушку. О Дуровой теперь если и вспоминали, то как-то так: «Фи! Дурна собой, к тому же выражается, как солдат на плацу». «Я никому не надобна, и все решительно охладевают ко мне, совершенно и навсегда», - констатировала Дурова и тихо вернулась к брату в Елабугу, где он к тому времени получил должность городничего. В столице её отъезда никто не заметил…

Однажды в Елабугу ей пришло письмо от Ивана Васильевича Чернова. Ее сына! Он просил благословения на свадьбу. Увидев обращение «маменька», Дурова, не читая, бросила письмо в огонь. Сын подождал-подождал да и прислал другое - на этот раз обратившись к матери, как подобает: Александр Андреевич. Она ответила коротко и формально. Мол, благословляю.

Даже отпевать себя Дурова завещала как раба Божьего Александра. Впрочем, когда в возрасте 82 лет она ушла из этого не слишком ласкового к ней мира, священник счёл это пустой блажью и нарушать церковных правил не стал…

Ирина СТРЕЛЬНИКОВА #совсемдругойгород экскурсии по Москве

P.S. Поразительно, но Дурова была не уникальна в своей судьбе. Одновременно с ней под именем собственного брата воевала некая Александра Тихомирова - тайна открылась только после ее героической гибели. Примерно в то же время в австрийской армии служила итальянка Франческа Сканагатта, которую разоблачили и со скандалом отправили в отставку (впрочем, назначив офицерскую пенсию). Говорят, бывали подобные случаи и в прусской, и во французской армиях. Во всём, пожалуй, виноват : это его громкая ратная слава, его головокружительный взлет свели с ума современников, породив настоящий культ военной карьеры! Тут и женщинам трудно было остаться в стороне. Особенно тем, кого природа одарила энергичным и предприимчивым характером, а общественные нормы не позволяли проявить всё это. И всё же даже в ряду других амазонок Дурова - самая необычная. Участница Наполеоновских войн, служившая дольше всех, продвинувшаяся дальше всех по служебной лестнице, она ещё и увековечила свою историю в книге, сделавшейся известной. И всё это - вместо жизни провинциальной судебной заседательши. Пожалуй, её выбор вовсе не глуп…

Родилась 17 сентября 1783 (а не в 1789 или 1790 г., который обыкновенно указывают её биографы, основываясь на её же «Записках». Возраст она себе уменьшила, так как казакам, где она служила, полагалось носить бороду и ей пришлось выдать себя за 14-летнего юношу) в Киеве от брака гусарского ротмистра Дурова с дочерью малороссийского помещика Александровича (одного из богатейших панов Малороссии), вышедшей за него против воли родителей. У Надежды был младший брат.

Дуровы с первых дней должны были вести скитальческую полковую жизнь. Мать, страстно желавшая иметь сына, возненавидела свою дочь. И однажды когда годовалая Надежда долго плакала в карете, она выхватила её из рук няни и выбросила в окно. Окровавленного младенца подобрали гусары. Отец после этого отдал Надежду на воспитание гусару Астахову. «Седло, - говорит Дурова, - было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полковая музыка - первыми детскими игрушками и забавами». В такой обстановке ребенок рос до 5 лет и усвоил себе привычки и наклонности резвого мальчика.

В 1789 отец подал в отставку и получил место городничего в городе Сарапуле Вятской губернии. И она опять стала воспитываться матерью. Мать стала приучать её к рукоделию, хозяйству, но у нее ничего не получалось путного и поэтому это ей не нравилось, и она втихомолку продолжала проделывать «военные штуки». К тому же она была некрасивая, с оспинами по всему лицу и смуглая, что в то время считалось большим недостатком. Когда она подросла, отец подарил ей черкесского коня Алкида, езда на котором скоро стала её любимым занятием.

Восемнадцати лет была выдана замуж за судебного заседателя Василия Степановича Чернова, и через год у неё родился сын Иван (об этом в «Записках» Дурова не упоминает). К сыну, как и её мать к ней, она не питала ни каких чувств. И влюбившись в казачьего есаула, ускакала с ним на Алкиде в 1806 году вслед за полком, переодевшись в казачье платье.

Некоторое время Дурова жила со своим есаулом под видом денщика. Но, через некоторое время покинула его. Шесть лет, когда происходили эти события она вычеркнула из своей жизни, написав в книге что она родилась на шесть лет позже. Так как казаки обязаны были носить бороды и рано или поздно она была бы разоблачена, она добралась до кавалерийского Каннопольского уланского полка (где бород не носили) и попросилась на службу, назвавшись Александром Васильевичем Соколовым сыном помещика. В полку удивились, что дворянин носит казачий мундир, но поверив её рассказам, зачислили в полк товарищем (чин рядовых дворянского происхождения).

Она участвовала в битвах при Гутшадте, Гейльсберге, Фридланде, всюду обнаруживала храбрость. За спасение раненого офицера в разгар сражения была награждена солдатским Георгиевским крестом и произведена в унтер -офицеры. Поразительно, но участвуя в сражениях, она ни разу не пролила чужую кровь.

Её конь Алкид, неоднократно спасал её жизнь и для неё стало страшным потрясением нелепая его смерть. Застоявшись в стойле, он стал прыгать через плетни и распорол себе брюхо одним из колов.

Она находилась в Тильзите, когда там подписывался Тильзитский мир и влюбилась в Александра I. Выдало её письмо отцу, написанное перед сражением, в котором она просила прощения за причинённую боль. Отец задействовав все свои связи разыскал её и потребовал вернуть в родительский дом. Это письмо живший в столице дядя показал знакомому генералу, и вскоре слух о кавалерист-девице дошёл до Александра I. В полку её лишили оружия и свободы передвижения и отправили с сопровождением в Санкт-Петербург, где её сразу принял Александр I.

Император, пораженный самоотверженным желанием женщины служить родине на военном поприще, разрешил ей остаться в армии. А чтобы родня больше не смогла её найти, перевёл её в Мариупольский гусарский полк в чине подпоручика под именем Александрова Александра Андреевича, производным от его собственного, и разрешил обращаться к нему с просьбами.

Но, вскоре Надежде пришлось перевестись из гусар опять в уланы, так как командир полка был очень недоволен, что Александр Андреевич никак не сделает предложение его дочери, в него влюблённой.

Вскоре после этого Дурова уехала в Сарапул к отцу, прожила там более двух лет и в начале 1811 вновь явилась в полк (Литовский уланский полк).

В Отечественную войну она командовала полуэскадроном. Участвовала в сражениях под Смоленском, Колоцким монастырем, при Бородине защищала Семеновские флеши, где была контужена ядром в ногу, и уехала для лечения в Сарапул. Позднее была произведена в чин поручика, служила ординарцем у Кутузова, который знал кто она.

В мае 1813 она снова появилась в действующей армии и приняла участие в войне за освобождение Германии, отличившись при блокаде крепости Модлина и взятии города Гамбурга.

В 1816, уступив просьбам отца, она вышла в отставку в чине штабс-ротмистра и пенсионом и жила то в Сарапуле, то в Елабуге. Ходила она постоянно в мужском костюме, все письма подписывала фамилией Александров, сердилась, когда обращались к ней, как к женщине, и вообще отличалась, с точки зрения своего времени, большими странностями.

Остаток жизни Дурова провела в маленьком домике в городе Елабуге в окружении лишь своих многочисленных подобранных собак и кошек. Она жила у младшего брата.

Умерла Надежда Андреевна 21 марта (2 апреля) 1866 в Елабуге Вятской губернии в возрасте 82 лет, похоронена на Троицком кладбище. Она завещала отпевать себя, как раба Божьего Александра, но священник нарушать церковные правила не стал. При погребении ей были отданы воинские почести.

Потомство

Записи в метрических книгах Вознесенского собора города Сарапула сохранили свидетельства о её венчании и крещении сына. Сын Дуровой - Иван Васильевич Чернов, был определён на учёбу в Императорский Военно-сиротский дом, откуда был выпущен в чине 14-го класса в возрасте 16 лет по состоянию здоровья.

Однажды он присылал матери письмо, спрашивая её благословения на брак. Увидев обращение «маменька», она, не читая, бросила письмо в огонь. И только после того, как сын прислал письмо с просьбой к Александру Андреевичу, она написала, «благославляю».

Коллежский советник Иван Васильевич Чернов был в 1856 году похоронен на Митрофаньевском кладбище - он скончался на 10 лет раньше своей матери на 53-м году жизни. Женой его, вероятно, была Анна Михайловна, урожденная Бельская, скончавшаяся в 1848 году в возрасте 37 лет.

Сотрудниками Музея-усадьбы Н. А. Дуровой были установлены связи с прямыми потомками её брата Василия, живущими во Франции.

Литературная деятельность

Дурова с Пушкиным познакомилась через своего брата Василия. Однажды Василий привел Пушкина в восторг своим наивным цинизмом и несколько дней Пушкин не мог оторваться от разговора с ним и в итоге после проигрыша в карты довез его с Кавказа до Москвы. Василий был помешан на одном пункте - ему непременно нужно было иметь сто тысяч рублей. Однажды он прислал Пушкину мемуары сестры (с тоски стала писать) и Пушкин оценил оригинальность этих записок.

В «Современнике» (1836, № 2) были напечатаны её мемуары (впоследствии вошедшие в её «Записки»). Пушкин глубоко заинтересовался личностью Дуровой, писал о ней хвалебные, восторженные отзывы на страницах своего журнала и побуждал её к писательской деятельности. В том же году (1836) появились в 2-х частях «Записки» под заглавием «Кавалерист-Девица». Прибавление к ним («Записки») вышло в 1839. Они имели большой успех, побудивший Дурову к сочинению повестей и романов. С 1840 года она стала печатать свои произведения в «Современнике», «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках» и др. журналах; затем они появлялись и отдельно («Гудишки», «Повести и рассказы», «Угол», «Клад»). В 1840 году вышло собрание сочинений в четырёх томах.

Одна из главных тем её произведений - раскрепощение женщины, преодоление разницы между общественным статусом женщины и мужчины. Все они в своё время читались, вызывали даже хвалебные отзывы со стороны критиков, но сейчас литературного значения не имеют и останавливают внимание только своим простым и выразительным языком.

Библиография

• Надежда Дурова. Записки кавалерист-девицы. 1836. первое издание
• Надежда Дурова. Записки кавалерист-девицы. Подготовка текста и примеч. Б. В. Смиренского, Казань: Татарское книжное издательство, 1966.
• Н. А. Дурова. Избранные сочинения кавалерист-девицы. Сост., вступит. ст. и примеч. Вл. Муравьева, Москва: Московский рабочий, 1983.
• Н. А. Дурова. Избранные сочинения кавалерист-девицы. Сост., вступит. ст. и примеч. Вл. Б. Муравьева, Москва: Московский рабочий, 1988 (Библиотека «Московского рабочего»).
• Nadezhda Durova. Cavalry Maiden. Journals of a Russian Officer in the Napoleonic Wars. Translated by Mary Fleming Zirin. Bloomington & Indianapolis: Indiana University Press, 1988.
• Nadeschda Durowa. : Die Offizierin. Das ungew?hnliche Leben der Kavalleristin Nadeschda Durowa, erz?hlt von ihr selbst. Aus dem Russischen von Rainer Schwarz. Mit einer biographischen Notiz von Viktor Afanasjew, ?bersetzt von Hannelore Umbreit. Leipzig: Gustav Kiepenheuer-Verlag,

Фильмография

Считается, что Надежда Дурова послужила прототипом Шурочки Азаровой - героини пьесы Александра Гладкова «Давным давно» и фильма Эльдара Рязанова «Гусарская баллада». Однако сам автор опровергает это (см. «Давным-давно»)

Музеи

• Елабуга - Единственный в России музей-усадьба кавалерист-девицы Надежды Дуровой.

Публикации раздела Традиции

М ысль о том, что женщина в XIX веке могла быть офицером, кажется невероятной. Такое можно представить себе разве что в кино: помните Шуру Азарову из «Гусарской баллады» Эльдара Рязанова ? Впрочем, у Шурочки был реальный прототип - кавалерист-девица Надежда Дурова. И судьба этой женщины, которая почти 60 лет носила мужское платье и называла себя мужским именем, была не менее насыщенной и героической, чем у того же поручика Ржевского.

Дочь полка

Портрет кавалерист-девицы Надежды Дуровой. Фотография: cluebits.com

Лариса Голубкина в роли Шурочки Азаровой в художественном фильме «Гусарская баллада» (1962)

Родителями кавалерист-девицы Надежды Дуровой были дочь полтавского помещика Надежда Александрович и гусарский ротмистр Андрей Дуров. Надежда не получила отеческого благословения на брак: офицер был слишком беден, поэтому молодые решили сбежать и обвенчаться тайно.

Жизнь с бравым ротмистром предполагала постоянные походы вместе с кавалерийским полком, в котором он служил. Но Надежду Александрович это не пугало: она была молода и полна сил, а также страстно желала подарить супругу наследника. Однако 17 сентября 1783 года в Киеве вместо долгожданного сына женщина родила девочку, которую тут же невзлюбила. Ребенок был здоровым и сильным, но крикливым. Однажды в дороге до нового места расположения полка девочка так громко плакала, что вывела мать из себя: она выхватила младенца из рук кормилицы и выбросила в окно кареты.

«Гусары вскрикнули от ужаса, соскочили с лошадей и подняли меня всю окровавленную и не подающую никакого знака жизни; они понесли было меня опять в карету, но батюшка подскакал к ним, взял меня из рук их и, проливая слезы, положил к себе на седло. К удивлению всех, я возвратилась к жизни и, сверх чаяния, не была изуродована; только от сильного удара шла у меня кровь из рта и носа».

После этого едва не ставшего фатальным случая Дуров отдал дочь на попечение своему боевому товарищу, фланговому гусару Астахову. В его семье Надежда Дурова воспитывалась до пяти лет. Полковая жизнь в окружении мужчин сформировала у девочки характер бойкого мальчишки:

«Седло было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полковая музыка - первыми детскими игрушками и забавами».

Надежда Дурова. «Записки кавалерист-девицы»

Когда у Дуровых родились еще две дочери, брать в походы такое большое семейство стало окончательно невозможно, поэтому в 1789 году Андрей Дуров подал в отставку и занял должность городничего в Сарапуле Вятской губернии. Наде пришлось попрощаться со всем, к чему пристрастил ее добрый воспитатель Астахов: с лошадьми, пистолетами и играми на свежем воздухе. Маленькая Надежда вернулась под надзор матери, которая всеми силами старалась искоренить «астаховское гусарское воспитание»: заставляла дочь плести кружева, шить, вязать. За испорченное рукоделие она жестоко наказывала девочку.

Через несколько лет отец, поняв, что Надя несчастна, подарил ей черкесского жеребца Алкида. Но мать запретила девочке ездить верхом, считая это увлечение не женским. Не желая подчиняться материнской тирании, Дурова убегала в конюшню по ночам, садилась на Алкида и скакала по полям до самого рассвета. Когда это раскрылось, Надежда Александрович приняла решение избавиться от неуправляемой дочери - выдать ее замуж.

В 1801 году восемнадцатилетняя Дурова обвенчалась с дворянским заседателем 14-го класса Василием Черновом - разумеется, не по любви. Сразу после этого молодая семья отправилась в Ирбит - новое место службы ее супруга. В 1803 году Надежда родила сына Ивана, к которому так и не почувствовала материнской нежности. Семейная жизнь была невыносима Дуровой, поэтому вскоре она сбежала от мужа и сына и об этой части своей жизни даже не упомянула в мемуарах «Записки кавалерист-девицы». Возвращение девушки в Сарапул привело ее мать в ярость, и Надежда поняла, что в родительском доме жить свободно ей не дадут.

«Два чувства, столь противоположные - любовь к отцу и отвращение к своему полу, - волновали юную душу мою с одинаковою силою, и я с твердостию и постоянством, мало свойственными возрасту моему, занялась обдумыванием плана выйти из сферы, назначенной природою и обычаями женскому полу».

Надежда Дурова. «Записки кавалерист-девицы»

В 1806 году в 50 верстах от Сарапула остановился казачий полк. В день своих именин Дурова надела мужское казацкое платье, обрезала косы и прискакала на Алкиде в полк, где представилась Александром Дуровым, сыном помещика. Никто из казаков и не заподозрил в бойком юноше, ловко владевшем саблей и крепко сидящем в седле, девушку.

Военные подвиги и встреча с императором Александром I

Зернова Екатерина Сергеевна. Надежда Дурова. Открытка. Издательство Академии художеств СССР. 1949 г.

Томас Лоуренс. Фрагмент портрета императора Александра I Павловича. Фотография: vsluh.net

Через месяц казачий полк дошел до Гродно. Там Дурова представилась Александром Соколовым и поступила на службу в Коннопольский уланский полк. В нем ношение бороды было необязательным в отличие от казачьего полка, поэтому она не боялась быть разоблаченной. Наконец-то ее мечта исполнилась - судьба вернула ей и лошадей, и пистолеты, и сабли, а вскоре дала возможность проявить себя и в бою. Дурова отличились в битвах с французской армией при Гейльсберге, Фридланде, Гутштадте. За спасение раненого офицера в Гутштадте ее наградили Георгиевским крестом и произвели в унтер-офицеры.

Самоотверженность Дуровой поражала ее товарищей. Она презирала опасность, малодушие и никогда не жаловалась на боль и тяготы походной жизни. Ее философия была проста: «Неустрашимость есть первое и необходимое качество воина; с неустрашимостью неразлучно величие души, и, при соединении этих двух великих достоинств, нет места порокам или низким страстям» .

Ее секрет раскрылся в 1807 году в Тильзите во время подписания Тильзитского мира между Александром I и Наполеоном. Выдало Дурову письмо к отцу, в котором она просила прощения за свой побег:

«…отец мой послал его [письмо] к дяде в Петербург и просил узнать, в живых ли я. Дядя показал это письмо кому-то из знакомых ему генералов, и таким образом дошло оно до государя, который, прочитав его, был тронут, как говорили, до слез и тотчас приказал выправиться обо мне в Коннопольском полку, и если донесения будут в мою пользу, то представить меня лично к нему. Все начальники расхвалили меня сверх заслуг моих и ожиданий ».

Полковое начальство лишило Дурову оружия и отправило ее с сопровождением в Санкт-Петербург на аудиенцию к императору. Александр I был восхищен храбростью женщины и ее желанием служить родине. Он выслушал просьбу Дуровой не возвращать ее к родителям и разрешил остаться в армии: дал Дуровой мужское имя Александр Андреевич Александров и отправил в Мариупольский гусарский полк в чине подпоручика.

Военная карьера Дуровой начала стремительно развиваться: уже в 1811 году во время Отечественной войны она получила в командование полуэскадрон (60–75 всадников). В 1812 году Дурова участвовала в конной атаке под Смоленском, в Бородине, где была ранена в ногу. После лечения в родительском доме она получила чин поручика и служила ординарцем у самого Михаила Кутузова. Он знал, что офицером на самом деле была женщина, но относился к ней так же, как к военным-мужчинам, не делая скидок.

В 1813 году Дурова участвовала в блокаде крепостей Модлин и Гарбург, в переходе через Богемские горы. Но весной 1816 года штабс-ротмистру Дуровой пришлось попрощаться с армией: после 10 лет службы ее уволили, назначив небольшую пенсию в 1000 рублей в год. Кавалерист-девица уехала жить к брату Василию в Сарапул, где он служил городничим, а затем обосновалась в Елабуге .

Надежда Дурова - литератор и приятельница Александра Пушкина

Надежда Андреевна Дурова. Фотография: aif.ru

Александр Сергеевич Пушкин. Гравюра с картины О.А. Кипренского. Фотография: arran.ru

«Если автор «Записок» согласится поручить их мне, то с охотою берусь хлопотать об их издании. Если думает он их продать в рукописи, то пусть назначит сам им цену. Если книгопродавцы не согласятся, то, вероятно, я их куплю. За успех, кажется, можно ручаться. Судьба автора так любопытна, так известна и так таинственна, что разрешение загадки должно произвести сильное, общее впечатление».

Дурова заняла у сестры 800 рублей и выехала в Санкт-Петербург, где и познакомилась с поэтом. Женщина в мужском платье и с грубыми манерами произвела сильное впечатление на столичное общество. Русская писательница Авдотья Головачева-Панаева так описала Дурову:

«Она была среднего роста, худая, лицо земляного цвета, кожа рябоватая и в морщинах; форма лица длинная, черты некрасивые; она щурила глаза, и без того небольшие... Волосы были коротко острижены и причесаны, как у мужчин. Манеры у нее были мужские: она села на диван... уперла одну руку в колено, а в другой держала длинный чубук и покуривала ».

Как и ожидал Пушкин, «Записки кавалерист-девицы» имели оглушительный успех. Воодушевившись, Дурова решила посвятить себя сочинению романов и повестей. Со следующего же года она начала публиковаться в журналах «Библиотека для чтения», «Современник». Затем в печать вышли ее произведения «Гудишки», «Угол», «Серный ключ», «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения». В 1840 году было опубликовано четырехтомное собрание сочинений Дуровой.

Литературные критики, в том числе и Виссарион Белинский , поддерживали ее произведения хвалебными отзывами, отмечали простоту слога, выразительность языка и небанальность содержания. Как писателя, ее больше всего волновала несправедливая разница между статусом мужчины и женщины в обществе.

До конца своих дней Надежда Дурова не снимала мужского платья и не изменяла своему мужскому имени. Она жила скромно, страстно любила животных, помогала всем, кто просил о помощи. Легендарная кавалерист-девица, поразившая своей доблестью самого императора, умерла в 1866 году в возрасте 83 лет. Похоронили ее со всеми воинскими почестями в Елабуге.